– Мила знает мой номер. Мы виделись перед отъездом, она у меня была. Мне больно думать, что если бы не переезд на другой конец страны, она, возможно, не нашла бы времени навестить отца.
Голос обрел уверенные нравоучительные интонации, и Розенберг вновь подумал, что определенно где-то его слышал.
– Все эти годы мы с Милой привыкли думать, что ее отец я, – спокойно сказал он.
– Я перед Милой не виноват! – Голос собеседника повысился и от этого стал еще более знакомым. – Я зарегистрировал ее и платил алименты. Родить ребенка – это была целиком идея ее матери, хоть я и предупреждал, что женат и разводиться не буду…
– Прекратите, пожалуйста! – почти умоляюще сказал Розенберг. Ему невыносимо больно было слушать, как небрежно этот человек упоминает об Ольге.
– Я выполнял свой долг перед семьей.
– Не сомневаюсь. Просто не нужно мне об этом рассказывать.
– Вот именно! Когда вы поженились, я самоустранился, чтобы вам не мешать. Я желал ей только счастья.
«Пожалуй, дело не в этом, – подумал Розенберг. – Просто ни Оля, ни Мила тебе были не нужны, вот ты и придумал благородную причину, чтобы о них не заботиться! Если бы ты хоть немного думал о Миле, то должен был появиться после Олиной смерти и поинтересоваться, как твоему ребенку живется с посторонним, в сущности, человеком. Но ты же не появился. О, я хорошо представляю, как все это было. Задурил голову девчонке, наверное, рассказывал ей сказки о великой любви, настолько возвышенной, что можно и не жить вместе. Что ты ей говорил: жена меня не понимает, люблю только тебя, но бросить ее не могу, не будем делать чужое горе фундаментом своего счастья, брак убивает любовь? А, вот еще: я все время боюсь назвать жену твоим именем! Влюбленная женщина глотает эти пошлости, не давясь… Бедная Оля! Неужели она не понимала, что такие отношения всегда обречены? Обычно женщина живет жизнью мужчины, но мужчина жизнью женщины – никогда. И если женщина – не часть его жизни, то она для него никто. И дети ее тоже никто».
– Я что-то не пойму, зачем вы мне позвонили, – сказал он. – Чтобы рассказать, что у вас есть семья? Так мне неинтересно. Лично я ни в чем вас не виню. Если Мила при личной встрече вас чем-то обидела, я готов за нее извиниться. Я поговорю с ней, объясню, что жизнь сложилась, как сложилась. У вас, как вы сами сказали, своя семья, а у нас – своя.
– Но я хочу общаться с дочерью! – заявил собеседник.
– Вам никто этого не запрещает. Разве Мила не оставила вам свои координаты?
– Оставила. Но я хочу, чтобы вы с ней поговорили.
– Я же обещал!
Розенберг с раздражением заметил, что его трубка погасла, а спички кончились. Прижимая телефон плечом и не выпуская стакан из руки, он пошел на кухню.
– Вы не поняли, она не отказывается со мной общаться.
– Так чего вы вообще хотите?! – Розенбергу надоело сдерживаться.
– Я хочу, чтобы вы уговорили ее вернуться из Магадана. Зачем она туда поехала? Здесь у нее семья, близкие…
– Теперь ее семья – это муж. Двадцать лет вы прекрасно жили без нее, что вам теперь-то приспичило? Или, – догадался вдруг Розенберг, – о вас стало некому заботиться?
– Да как вы смеете со мной разговаривать таким тоном?! – Знакомый барственный голос мгновенно сорвался в визг, и Яков Михайлович понял, что попал в точку.
«С какой стати я должен гадать, откуда знаю его голос? – разозлился Розенберг. – Надо просто попросить его представиться!»
Но вместо этого произнес в трубку совсем другое.
– Если вам что-то надо, сообщите мне. Но от Милы отстаньте, дайте ей спокойно жить, – твердо сказал он и подумал: жаль, что Оля не дожила до этого момента, женщинам нравится, когда отвергнувшие их мужчины впадают в ничтожество.
– Я думаю только о девочке! Как она закончит консерваторию, если будет жить в Магадане?
– Куплю ей диплом, – легкомысленно пообещал Розенберг и повесил трубку.
Нужно уговорить Милу сменить номер мобильного, решил он, а то этот заботливый папаша задушит ее своей внезапно прорезавшейся любовью.
Когда Диана, набравшись смелости, приехала в клинику, на ресепшн ей сказали, что Яков Михайлович оперирует. Она представилась, и на симпатичном личике девушки-администратора отразилась растерянность. Судя по всему, она не имела никаких инструкций на случай, если жена патрона нагрянет без предупреждения.
Ситуацию спасла Таня Миллер, спустившаяся в вестибюль с какими-то документами. Заметив Диану, она приветливо улыбнулась:
– Здравствуйте, вы к мужу? Яков Михайлович освободится не скоро, часа через два. Хотите подождать?
Диана энергично кивнула.
– Если что-то срочное, я могу зайти в операционную, но это ничего не изменит, он же не бросит работу.
Поспешив уверить Таню, что она никуда не спешит, Диана сбросила пуховик, надела бахилы и прошла мимо администратора.
Первым делом она завернула в туалет, где тщательно поправила перед зеркалом прическу и макияж. Сегодня на ней были романтичная белая блузка с широким кружевным воротником и джинсовый сарафан. Узкий корсаж со шнуровкой, как у Красной Шапочки, подчеркивал ее молодость и сексуальность. Стасов всегда был изрядным модником, значит, он сразу поймет, сколько стоят эти внешне простенькие вещи.
Выйдя из туалета, Диана притворилась, будто забыла Танины указания и не знает, куда идти. С самой простодушной физиономией она обошла весь первый этаж, но Стасова не обнаружила. Неужели Розенберг его уже уволил?
Тане, видимо, надоело ждать, она выглянула из кабинета и позвала Диану. Пришлось покориться.
Ее устроили в удобном кресле, включили телевизор и предложили чаю.
В обществе Тани Диана чувствовала себя немного неловко, ей казалось, что эта милая маленькая женщина видит ее насквозь.
– Я вам сейчас такой чай приготовлю, какого вы нигде не пили! Он продается только в одном месте, в кондитерской возле нашего дома.
Она наполнила кружку из мгновенно вскипевшего чайника и хлебосольно поболтала в ней пакетиком. По комнате поплыл свежий яблочный запах.
– Вот, видите? – Она показала Диане белую коробку с яркой красной полосой. – Если увидите где-нибудь, купите на мою долю. А то в кондитерской дорого, там пакетики поштучно продаются.
Диана рассеянно кивнула.
– Я уже с ног сбилась, не знаю, что и делать, – продолжала сокрушаться Таня. – Я ведь к этому чаю уже всю клинику приохотила!
– Как только ваш любимый чай поступит в массовое производство, он сразу станет хуже, – сказала Диана. – Я давно уже заметила: стоит только торговой марке раскрутиться, качество тут же резко падает.
Она сделала маленький глоток. Чай действительно был отличный, одновременно терпкий и освежающий, со вкусом настоящего яблока.