Сознание с годами умнело, но подсознание оставалось травмированным.
Если не выпускать никого за границу и ввести цензуру на переводы книг и перлюстрацию писем, любая жизнь может показаться прекрасной, а трудности – частными. Лишь бы не было войны! Наши продукты были самыми экологически чистыми и вкусными, а их – синтетическими и безвкусными. Нам были открыты все пути, а у них карьеру делали только дети богатых семей. Наши медицина и образование были бесплатны, а у них болезнь разоряла простого человека, а университет был не по карману. Наши бесплатные санатории предоставляли отдых на уровне их миллионерских побережий.
Система давала сбои. Газета помещала фоторепортаж об американских безработных. Очередь выглядела нереально хорошо одетой. У нас таких вещей купить было негде. У городских читателей это рождало излишнюю мысль, что безработным быть, конечно, очень плохо, но уж работая они жили будьте-нате. Реакцию деревенских читателей следует охарактеризовать как лишенную мыслей тоскливую злобу.
Биография великого русского певца Шаляпина повествовала, как перед смертью он хотел на родину, в Россию, в Москву!.. Естественный вопрос, какого же хрена этот голосистый брат трех чеховских сестер не мог на свои гонорары купить билет и приехать в Москву, естественного разрешения не получал. Мало ли типа кто чего хотел. Хочется, перехочется, перетерпится. Умирающий талант нежен и капризен, как беременный. Но патриот!
Журналистка нашла Войнич, Этель Лилиан, автора одного из главных советских бестселлеров «Овод», пламенные карбонарии против австрийских реакционеров. Девятнадцатый век. Подруга русских народовольцев – жива, жива! Столетняя блоха была обнаружена в Нью-Йорке, в небоскребе, полностью забывшая русский и нимало не интересующаяся светлой жизнью в СССР. Момент выплаты ей безумных гонораров за астрономические тиражи сотен переизданий в Союзе – этот момент даже не встал.
Мы не платили Хемингуэю, не платили Фолкнеру, не платили Ремарку, потомкам любимого Сент-Экзюпери мы подавно платили шиш с маслом. Мы «не находились в конвенционном поле». Зачем платить, если можно и так.
А они, жирные твари, нашим писателям платили. Но мы им, то есть своим писателям буржуйские деньги, все равно не платили. Гонорары перечислялись через Внешторгбанк и забирались ВААПом, была такая организация по отъему авторских прав. А мимо Внешторгбанка шла статья за валютные операции (валютчиков по этой статье иногда шлепали).
Люди искусства регулярно попадали впросак (это промежуток между вагинальным и анальным отверстиями, подсказывает циничный консультант из памяти). Идет указ: отпраздновать юбилей Пушкина, показав его всемирное значение. Включается механизм подготовки юбилея по всем статьям. Самой вопиющей для народа оказывается та интересная статья, что почти все потомки Пушкина живут на Западе, причем, опять же, не говорят по-русски. А?! Гм. Почему там? При советской власти их бы никто не выпустил. При царизме им и так неплохо было, дворянство, имения, средства, положение. Напрашивалось неприятное: смылись в Гражданскую войну-с…
А вот и внучка Льва Толстого, а вот и правнук! Все там, за шеломянем еси.
Идеологическая борьба доходила до того, что американский роман «Живи с молнией» перевели «Жизнь во мгле».
Шедевром и бестселлером была книга правдиста Юрия Жукова «На фронтах идеологической войны». Разделы именовались: «Литературный фронт», «Театральный фронт», «Музыкальный фронт». Все ихнее было деградирующим, реакционным и антигуманным, шарлатанством по форме и диверсией по содержанию. Битлам, веберам и раушенбергам мужественно противостояли коммунисто-реалисты, близкие народу и заветам классики. Они были в загоне, в бедности, их никуда не пускали. Я храню этот образец злокачественного маразма – для памяти.
А вот и образец мироотношения – стишок против стиляг из журнала «Крокодил»:
Иностранцы? Иностранки?
Нет! От пяток до бровей —
это местные поганки,
доморощенный Бродвей!
На карикатуре рядом кривлялись пестрые уроды.
Образ иностранца в советских СМИ – тема отдельных диссертаций по политтехнологии. Иностранец – крикливо и дорого одетый циник, лишенный патриотизма и руководствующийся наживой. Так выглядели иностранцы в советских фильмах. Страна происхождения не важна. Таковы все белые. Азиаты – коварны, льстивы, жестоки. Африканцы и вообще негры – простодушны и сравнительно человечны. Нищие всех стран и рас – это хорошие люди, добрые и честные, за то и страдают. Идеал человека – нищий негр-коммунист.
Иностранцы – никудышные солдаты, трусоватые и развращенные комфортом, умирать за родину не хотят. Не нам чета. Вот только немцы получше. И японские фанатики. В Корее мы американцам вломили. И на Кубе у них оказалась кишка тонка. И во Вьетнаме бьем. В рационе солдата саморазогревающиеся консервы, кетчуп и туалетная бумага… пародия, а не солдат.
Любой иностранец – возможный шпион и всегда идеологический враг. Только проверенные и специально назначенные товарищи могут общаться с ними.
Познакомившись на филфаке со стажером-славистом из США Бобом Уэлсом (до писателя не хватало второй «л»), я привел его выпить в нашу коммуналку, дедовские две комнаты пустовали. Выпив до идиотизма, блюдя честь своей страны каждый, выкинули бутылки прямо в окно на Садовую и легли спать. Узнав, что мой гость был американцем, соседи в ужасе позвонили на Литейный: сообщили, предупредили, осудили, отмежевались. Годы спустя они передавали мне ответ: «Спасибо. Не волнуйтесь. Нам все известно». Это знакомство воспринималось ими, обычными людьми без контактов с иностранцами, как поступок безумный, опасный, в сущности негласно преступный.
Мы, процеженные филологи, из которых половина переводчики, были немногим храбрее. Когда позднее для одного рассказа мне понадобилось узнать черный курс финской марки в Ленинграде, однокашники-переводчики по телефону давали понять, что нельзя спрашивать такие вещи, впервые слышат подобное, а зачем оно мне, они могут узнать банковский курс. Иностранец был источником опасности. Фактором повышенного риска.
Это вполне отражалось в официальном представлении о культурах. Представление вбивалось с первого класса. Русская культура равновесна зарубежным совокупно. Одно – наше, другое – все не наше. Музыка русская и западная, живопись русская и западная, литература и подавно. Их литература была более такой блестящей, возможно, изящной, но наша – более глубокой, духовной и гуманной.
Национальность Ромео и Джульетты, Тристана и Изольды, Робин Гуда и д’Артаньяна тщательно обходилась стороной. Русские герои были русскими, а нерусский национальности не имел.
Послевоенная кампания по борьбе с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом окончательно не прошла никогда. «Норд» так и остался «Севером»: и папиросы, и кафе. Отрицательных героев в книгах звали Эдуардами и Элеонорами. Советский Союз был родиной африканского слона.
Много лет спустя я задумался, почему Ломоносов боролся с немецким засильем в Российской Академии наук. Потому что кроме немцев там никого не было. И сам Ломоносов в Германии выучился. И вся Академия была организована Петром I методом импорта немцев, своей науки до него в России вообще не существовало.