Здесь просто и понятно все, но одно крайне примечательно. Огромное классовое самоуважение, развиваемое и подкрепляемое всеми средствами государственной идеологии. А уважая себя – человек уважает свои мнения, вкусы и познания. Пролетариат жутко уважал свои взгляды. И все искусство социалистического реализма на это было направлено.
И когда передовой рабочий декламировал с трибуны, что романов Пастернака и стихов Бродского он не читал, но имеет твердое мнение по их поводу – это не был только отрепетированный спектакль. Это было искренне!
Движемся мы с другом Шурой Поповым летом на попутках к Черному морю. И подвозит нас часа три новый «жигуль». И крепкий парень под сорок поучающим тоном излагает нам про жизнь. Переходит на международную политику. Открывает, как Сталин подарил Тито серебряного коня, а Тито не взял, с того они и поссорились, вот и до сих пор нет дружбы с Югославией. И в тоне его звучала готовность к агрессии. Он учил нас уму-разуму, он был хозяин жизни, с трехсотрублевой зарплатой, дачей и машиной. А мы – голодранцы.
То есть.
Люди с меньшими деньгами свысока смотрели на людей с бо́льшими деньгами. Тех это бесило. Так мы все смотрели на халдеев всех мастей, мясников и таксистов. Статус и престиж!
Люди с невысоким образованием свысока смотрели на людей с верхним образованием. Мясники и официанты на нас. Разные шкалы статуса.
Но. Низкоквалифицированный слой населения. Где все были легко заменяемы. Кому льстили и приплачивали. Искренне полагал себя главнее и нужнее врачей, учителей и ученых. (Типа вроде как сейчас деньги.) Детей хотели «вывести в люди»! А сами – вот.
Молодой советский драматург принес Станиславскому пьесу. Читка. Герой звонит в квартиру четырьмя звонками. Станиславский интересуется, чем мотивирован этот трезвон? Автор поясняет, что к героине, живущей в квартире, четыре звонка. Почему – четыре?.. Ну, потому что к Петровым один звонок, к Штиенгольцу два, к Маевской три. А к ней четыре. А к Никоновым – пять. Позвольте, не понимает мэтр, это в каком смысле? Н у, чтобы каждый сам шел к дверям на свой звонок – впускать своих гостей, не бегать же вечно всей толпой по коридору открывать всем подряд. Позвольте, строго не понимает мэтр, какой толпой? Откуда они все взялись, молодой человек?! Согласно ордерам, лепечет перепуганный драматург. И все наперебой объясняют гению театра Станиславскому Константину Сергеевичу, что это просто жильцы одной квартиры. Пэ-эзвольте… а как они, пардон, принимают, скажем, ванну? По очереди, а вообще раз в неделю ходят в баню. А это… прочее? По очереди. Гм. А еда, кухня? У каждого свой столик. Старик увлекся, раскраснелся: они ему объясняют, что такое коммунальная квартира. Потом он снимает пенсне и торжествующе объявляет: «Не верю!»
Такова одна из любимых историй советской интеллигенции про коммуналки. У народа попроще были и анекдоты попроще:
«А что, милай, коммунальные квартиры – их начальники придумали, али ученые? – Начальники, бабушка. – Вот я так и думала. Если бы ученые – они бы сначала на собаках попробовали».
Это, значицца, непосредственно после революции, еще в ходе Гражданской войны и после, квартировладельцев и квартиросъемщиков «уплотняли». Советская власть распределяла квартиры не за деньги, а выделяла жилплощадь тем, кого считала нуждающимся. Жила состоятельная семья из пяти человек в восьмикомнатной квартире с прислугой. Прислугу отменили. Семье оставили одну комнату. А остальные семь отдали бесквартирным нуждающимся: рабочим и советским служащим. Один человек – комната поменьше. Большая семья – комната побольше, редко могли дать и две.
Трудностей в коммуналке всего три. Но принципиальные.
Во-первых – сволочной характер соседей. Зависимость от взглядов и привычек чужих людей портит характер. Достаточно одной гадюки на квартиру, чтобы сократить отравленную жизнь всем обитателям.
Во-вторых – один туалет на всех. Утром перед работой переминается очередь и зло отмечает время. Надо сказать, что жестокая жизнь приучала коммунальных жильцов производить необходимые эволюции с удивительной скоростью, умело используя паузы в жизненных процессах соседей. Хотя катастрофы случались.
И в-третьих – рекомендовалось иметь надежные нервы и крепкий сон. Потому что если празднует один – симфонией экстаза наслаждаются все. Замучишься спать. Это рождало чувство коллективизма. Если нельзя истребить гада, или он в законном праве до двадцати трех часов – то лучше присоединиться к веселью.
Если радость на всех одна – на всех и беда одна, была такая чудесная песня. Соседи жаловались друг другу на жизнь, приглашали на рюмочку и на чай, одалживали денег до получки и сплетничали за глаза: не чужие люди были.
Еще главное было – что? Главное – места общественного пользования. Там сталкиваются жильцы и их жизненные интересы.
Теплые туалеты были не всегда и не везде. А во многих населенных пунктах дощатые туалетные будки стояли во дворах. И туда все бегали. И не засиживались. Особенно по морозцу. Особенно в Забайкалье январским утром, когда за сорок. По крайней мере, коммунальных склок из-за таких удобств не возникало. Не доводилось мне видеть очередь в такой дворовый туалет. Во-первых, будок стояло две-четыре вместе, во-вторых, до соседнего строения было полста шагов. Ну, стукнут иногда в дверь. Но, конечно, комфорт не тот. Гигиена не праздничная.
Теплый же ватерклозет работал не только кабинетом задумчивости, но и камнем преткновения на поле битв. В ящичке на стене лежала газета. Или она была наткнута на гвоздик. В аккуратных квартирах старушки, которым делать нечего, нарезали газету на прямоугольники вроде горчичников. Для культуры. Туалетная бумага стала появляться только в последние годы советской власти. Сливные бачки стояли под потолком, напор был мощный, фановые трубы толстые, и использованную пропаганду спускали в унитаз.
Ванные были в тех квартирах, что строили при проклятом царизме, а при наступившей советской власти каждую комнату сделали самостоятельной жилплощадью. Колонки были дровяные, дрова в специальном чулане у каждого свои. Колонку топил каждый для себя, оговорив время с соседями. Купались, опять же, по традиционному распорядку раз в неделю. Или по разовой надобности. В семидесятые годы дровяные колонки стали менять на газовые.
Но, заметим, эти старорежимные ванные комнаты были большие – квадратных метров восемь. В квартирах с ванными утром мылись сразу по двое: один в ванной – второй над раковиной в кухне.
Часто ванными по общему согласию не пользовались вовсе – это был такой большой умывальник, использующийся одновременно как кладовка для всякого хлама.
Так вот, раз в неделю «места общественного пользования» – туалет, кухню и коридор (прихожую, если была) мыли. По очереди. По количеству жильцов. Пять человек в комнате – пять недель убирать квартиру. Кто-то забывал убрать вовремя. Кто-то мыл недостаточно тщательно. Причины для неудовольствия жильцы держали наготове.
Кухня! На кухне – кран с холодной водой и эмалированная раковина. В семидесятые появились газовые водогреи. Столики типа «шкафик напольный» по числу квартиросъемщиков – столик на семью. Семеро или одиночка – все равно столик. Над столиком – полочка с посудой и солью-сахаром, или две, или три полочки. Каждый устраивался сам. Свои квадратные сантиметры защищали до свирепости, до священной борьбы.