– Понял, – спохватился тот.
– Вы вместо того, чтобы ерунду нести, соберите мне все сведения о Переверзеве: где родился, учился, с кем дружил, встречался, выпивал, есть ли женщина какая-то в его жизни.
– Или мужчина! – добавил ехидно Федотов.
– Или мужчина, – вполне серьезно подтвердил Шумилин, – потом компьютер на анализ отдайте. Все файлы просмотрите и в мой загоните. Мне нужна вся информация, абсолютно вся!
– Все будет сделано, Владимир Юрьевич, – постарались показаться исполнительными помощники.
Шумилин же, побродив по кабинету, решил, что ему не мешало бы обратиться к специалисту. Но кто мог его просветить относительно всего, что он нашел у Переверзева? Никакой идеи в его голову не приходило. Кажется, эта Кузнецова говорила ему об увлечении Переверзева магией. Насколько случайно она и ее друг оказались здесь? Следовало расспросить этого Игоря, местного художника. Во всяком случае, сладкую парочку привез в город именно он. И почему мадемуазель Кузнецова настаивала на том, что вся эта история имеет отношение к смерти Юлии Стрельцовой? Вспомнил будоражащие воображение картины молодой художницы. Нет, следовало бы разобраться со всем этим повнимательнее. На столе лежало принесенное из архивов дело Стрельцовой. Он уже поговорил с коллегой Григорием Петровичем, который вел расследование. У того до сих пор остался осадок. Молодой Стрельцов в убийстве жены так и не признался. Но все факты были против него. Как ни странно, но эта Касина уверенность в том, что три дела связаны между собой, зародила в его душе сомнения. Вернее, не столько в душе, сколько в разуме. Даже его коллега говорил, что в этом деле было больше теней, нежели света. Все до конца было не выяснено. Константину дали всего пятнадцать лет, потому что ни судья, ни присяжные до конца уверены не были.
Следователь поморщился. К фактам он относился с уважением. Однако не всегда смело делал выводы. Вот и на этот раз, внимательно прочитав материалы следствия по делу Юли Стрельцовой, заметил, что во многом все эти факты опирались на показания одного человека: Степана Переверзева. Но после всего увиденного в доме Степана относиться к нему, как к вполне обычному и заурядному свидетелю, он уже не мог. Хотя, с другой стороны, тогда у Бориса Стрельцова были все основания желать исчезновения последнего.
Бориса он уже вызывал на допрос несколько раз. Но ничего нового узнать не удалось. Пожилой мужчина упорствовал, настаивая на одном: к смерти Переверзева он не имеет никакого отношения. Шумилин вспомнил их последний разговор. Невыский, кряжистый, с мрачным лицом Стрельцов сидел напротив и не отводил от него прямого взгляда серых глаз.
– Вы продолжаете упорствовать, Стрельцов.
– Я не упорствую, – глухо возразил обвиняемый.
– Вы понимаете, что чистосердечное раскаяние может значительно уменьшить срок?
– Не собираюсь чистосердечно раскаиваться в том, чего не совершал, – с вызовом возражал Стрельцов.
– Вы осложняете свое положение, Борис.
– Мое – нет, ваше – может быть, – упорствовал мужчина.
Самое сложное было в том, что Стрельцов не просто упорствовал, но и отказывался оправдываться, просить снисхождения, давать в руки следствия какие-то дополнительные факты. Никакого диалога между ними не получалось. Шумилин поморщился. Встал, походил по кабинету. Внезапно в его голову пришла одна мысль. Он прокрутил ее еще и еще раз. Она ему понравилась. Почему бы и нет! Следовало поподробнее расспросить отца Юлии, бывшего директора школы Якова Александровича Вензалинова. Он слыл в Белозерске эрудитом и в свое время активно читал лекции в местном отделении общества «Знание». И, если память Владимира Юрьевича не подводила, еще школьником он видел название его лекции: «Чудеса: возможны ли они сейчас, или как стать настоящим волшебником». Следовательно, о магии Вензалинов знал не понаслышке и мог просветить его, Шумилина. А заодно и рассказать о взаимоотношениях собственной дочери с семьей Стрельцовых. Шумилин вздохнул с облегчением и набрал номер нужного телефона.
* * *
«Юля, здравствуй!
Не представляешь себе, как я безумно обрадовался твоему письму! Для нас, и особенно, честно признаться, для меня твой неожиданный отъезд стал настоящим огорчением. Не побоюсь сказать, что ты была моей самой талантливой ученицей, и я совершенно не понял и до последнего момента не мог принять твоего решения. Но когда я увидел фотографии картин, у меня словно наступило прозрение. Они не просто удивительны, они – потрясающи!!! Твой талант окреп и засверкал, словно ограненный бриллиант! И я, твой учитель, склоняю голову перед собственной ученицей. Да и какая ты ученица, ты – настоящий мастер, Юля, подлинный мастер, Художник с большой буквы. Тот, который чувствует и натуру, и жизнь остро и глубоко и, самое главное, может передать. Когда я получил по электронной почте твой файл и открыл, у меня просто перехватило дыхание! Или, точнее, мне просто не нужно было дышать. У меня не хватает слов, чтобы выразить восхищение завораживающей пластикой фигур, глубиной смысла и одухотворенной красотой персонажей!!! До сих пор мурашки по коже бегут, когда я смотрю на твой триптих!
Я показал твои картины друзьям и коллегам, и их мнение единодушно: это совершенно потрясающе и очень, очень оригинально! Не буду скрывать, что сразу же поступило несколько заманчивых коммерческих предложений. Но я прекрасно понял, что триптих не продается и не выставляется, однако ты готова предложить галереям вариации на него: «Индрика-зверя», «Мадонну» и «Святой огонь»».
Кася перечитала письмо еще раз. Оно было подписано неким Леонидом Александровичем Муромским и отправлено два года назад. Конверта не было, но этот человек называл себя Юлиным учителем. Напрашивался единственный вывод: Муромский преподавал в Строгановском. Письмо Кася взяла на заметку и решила, что обязательно заедет в Петербург. У нее было странное впечатление, что с этого письма все и началось.
– Значит, твоя мама продавала картины? – спросила она у Олеси.
– Да, я слышала, что сначала она отправила одну в Петербург, потом папа туда отвез еще одну. Потом они пристроили эту веранду. Мама с папой говорили, что на следующий год мы поедем во Францию.
– Почему во Францию?
– Мама говорила, что для нее это очень важно. А вот тут – все бумаги. – Олеся вытащила металлическую коробку.
В ней были паспорта, два корешка на получение заграничного паспорта, датированные маем, квитанции двух почтовых переводов на значительные суммы. Юлино творчество, похоже, на самом деле, начало находить своих поклонников. У Каси защемило сердце. Олеся внимательно наблюдала за ней. Глаза девочки были глубокими и удивительно понимающими, словно душа ее взрослой подруги была для нее открытой книгой.
– Теперь ты мне веришь, что папа не мог убить маму?
– Я никогда в этом не сомневалась, – с уверенностью ответила Кася.
Необходимо было показать все это Шумилину. В ее борьбе необходимы были союзники. Пока она могла рассчитывать только на Игоря и, возможно, на Криса. Ей уже удалось заронить сомнение в душу следователя. В этом она была уверена, но теперь нужно было несколько большее – от сомнений Шумилин должен был перейти к действиям. Он один мог это сделать. У Каси таких возможностей не было. Нет, все происшедшее было совершенно не логично. У семьи Стрельцовых были радужные и интересные планы. И Юля вовсе не закопала свой талант в землю, как принято было думать. Наоборот, именно здесь ее талант смог развиться и проявиться с особым блеском. Она нашла свое место, где ей было хорошо, где ее окружали любящие люди. И именно здесь у нее лучше всего получалось творить. Нет, все было абсолютно нелогично!!! Юля совершенно не была потерянной женщиной, начавшей скучать в глуши, которой не хватало общения с себе подобными. У нее было все, что нужно. А что, если вовсе не она тянулась к археологам, а археологи тянулись к ней, потрясенные ее талантом? Или, может быть, их интересовало нечто другое? Почему Юля была особенно привязана к этому триптиху? Чем он был для нее? Явно это были не просто любимые картины. Что-то в них было особенное. Словно какое-то послание, которое Кася никак не могла понять. «И почему Волынский настаивал на обратном?» – впервые спросила она себя. Увидев жизнь этой семьи словно изнутри, она была уверена, что ей еще предстоит отделить все зерна от плевел. И видит Бог, что плевел лжи во всех россказнях, окружавших историю Стрельцовых, было гораздо больше, нежели зерен истины.