Бабушка фыркнула:
— Что ты на этот раз натворил, Фрэнки? Ограбил банк?
Папа засмеялся и обнял ее за плечи.
— Ладно тебе, Эллен, не надо хмуриться, сегодня Рождество! Не ворчи, старушенция, ты же на самом деле меня любишь!
Он чмокнул ее в щеку. Бабушка оттолкнула его, качая головой, но все-таки не удержалась и улыбнулась. А когда развернула свой подарок, то захохотала во все горло. Папа подарил ей модные узкие джинсы.
— Побойся Бога, Фрэнки! Я ведь бабушка!
— А фигура у тебя почти как у твоей дочери, так зачем же ее прятать? Ты шикарно будешь смотреться в джинсах, в сто раз лучше, чем в этих задрипанных мешковатых штанах. Ну, примерь!
— Не воображай, что ты сумеешь ко мне подольститься! — сказала бабушка, но сразу после завтрака надела новые джинсы.
Папа оказался прав — у бабушки действительно была очень хорошая фигура, а мы раньше и не замечали. Папа восхищенно присвистнул. Бабушка велела ему не валять дурака, а сама покраснела от удовольствия.
— Конечно, на улицу я в этом не выйду, — сказала она. — Но для дома сойдет.
После рождественского обеда бабушке пришлось уйти к себе и снова переодеться. Обычно все мы ели по отдельности. Вита, Максик и я пили чай сразу после школы. Мама перекусывала на ходу, а обедала позже, с папой. Бабушка подогревала себе низкокалорийные полуфабрикаты и садилась с подносом перед телевизором, когда там показывали сериалы «Ист-Эндерс» и «Коронейшн-стрит». Но Рождество — особенный праздник. В этот день мы обедаем все вместе, стол накрывают настоящей скатертью, и бабушка достает свой лучший белый с золотом сервиз из застекленного шкафчика, где у нее хранятся фарфоровые статуэтки: барышня в розовом платье с кринолином, продавец воздушных шаров, русалочка с зеленым чешуйчатым хвостом и девочка с мальчиком в фарфоровых ночных рубашках.
Мы все надели бумажные шляпы из хлопушек и выкрикивали смешные девизы. Вита расхохоталась, отпивая из бокала свое «вино» — сок черной смородины «Райбина»; сок пошел ей в нос, а оттуда разбрызгался по белой вышитой скатерти. Случись такое со мной или с Максиком, бабушка бы на нас налетела, но своей любимой Виточке она только погрозила пальцем и велела успокоиться.
Вита страшно привередничала за едой, ни в какую не желала даже притронуться к брюссельской капусте и пастернаку и в виде большого одолжения согласилась съесть один крошечный кусочек индейки. Она требовала только жареную картошку.
— Ну может ребенок на Рождество съесть то, что ей хочется? — Папа соскреб вилкой всю еду с ее тарелки и насыпал ей целую гору жареной картошки.
Максик тут же раскричался, чтобы ему тоже положили одну жареную картошку. Мама с бабушкой вздохнули, раздраженно глядя на папу, — мол, смотри, что из-за тебя вышло.
— По крайней мере, Эм ест без капризов, — сказала мама.
— Эм все ест. Я удивляюсь, как она и тарелку заодно не сжевала, — откликнулась бабушка.
И давай зудеть насчет калорий, углеводов и всякого такого прочего, хотя мама всегда на нее за это злится и говорит, что она доведет меня до анорексии.
— Жди! — бессердечно отвечает на это бабушка.
Я не стала обращать на нее внимания и упрямо слопала индейку, колбаски «Чиполата», жареную картошку, и пюре, и пастернак, и брюссельскую капусту до последней крошки, и потом еще кусок рождественского пудинга с зеленым желе, и с красным желе, и с кремом, и еще пирожок с мясом, и виноград, и три шоколадки из рождественского набора.
Потянулась и за четвертой, но тут бабушка шлепнула меня по руке.
— Побойся Бога, Эм, ты же лопнешь! Желудок у тебя, видно, резиновый. Отвыкай так напихиваться. Просто не понимаю, как все это в тебя влезает. Я так объелась! Пойду сниму эти пижонские джинсы и прилягу.
— Ладно тебе донимать принцессу Эсмеральду. У девочки здоровый аппетит, и это замечательно, — сказал папа. — Так, дамы, можете отдыхать, а мы, мужчины, помоем посуду. Возьмем на себя черную работу на кухне, а, Максик?
Максик принял папины слова всерьез и кинулся с грохотом собирать со стола любимый бабушкин фарфор.
— Осторожнее, тарелки побьешь! — всполошилась бабушка.
— Да уж, тут бабушка права, малыш, — сказал папа. — Знаешь что, нарисуй-ка мне красивую картинку своими новыми фломастерами, а я пока спокойно займусь мытьем посуды.
Максик улегся на пол и принялся трудиться над рисунком, прищурив глаза и высунув язык от усердия. Своими-то фломастерами он рисовал бережно, не то что моими.
Какое-то время Вита его дразнила, барабанила пальцами по фломастерам в коробке, как будто по клавишам рояля, но жареная картошка и ее одолела. Она улеглась на диван, пристроив у себя на руке Балерину и уютно уткнувшись носом в ее бархатную головку. Мама свернулась калачиком в углу дивана. Сказала, что хочет посмотреть выступление королевы по телевизору, но глаза у нее закрывались, и через минуту она уже уснула.
Я сидела, вытянув перед собой руку, и любовалась своим настоящим изумрудиком. Я все никак не могла поверить в это чудо. Папа сказал, что купил его дешево, но я знала, что кольцо все равно стоило кучу денег. Дороже, чем мамины серебряные босоножки, чем бабушкины джинсы, чем олениха Виты и Максиковы фломастеры.
Значит, папа любит меня не меньше, чем Виту и Максика, хоть я на самом деле не его дочка. А уж я-то его любила больше всех на свете! Гораздо, гораздо, гораздо больше, чем своего родного отца.
Я его уже несколько лет не видела. И не хотела видеть. Мы с мамой не хотели больше иметь с ним никакого дела.
Я решила, что пойду и помогу папе мыть посуду, хоть он и сказал нам всем, чтобы ему не мешали. Я тихонько вышла в коридор, помахала рукой с кольцом своему отражению в зеркале над телефоном. Колечко подмигнуло мне зеленой искоркой.
Дверь в кухню была притворена. Слышно было, как папа что-то бормочет сам с собой. Я широко улыбнулась. Он что, моет посуду и поет песни? Я осторожно и бесшумно открыла дверь. Папа стоял ко мне спиной.
— Любимая, любимая моя, — сказал он.
Я подумала, что он обращается ко мне. Потом увидела, что плечи у него чуть сгорблены, рука прижата к уху. Он говорил по мобильнику.
— Да, да! Ах, Сара, я тоже так по тебе скучаю! Но я никак не могу вырваться из дому на Рождество, все это много значит для детей и Джули. Я стараюсь устроить для них праздник, хотя, видит Бог, теперь это стало так трудно! Но скоро я все им скажу. Долго мне не выдержать. Я схожу с ума, я так хочу быть с тобой, малыш. Я уйду, клянусь тебе.
— Папа, не уходи!!!
Он резко обернулся. Я ждала — вот сейчас он скажет, что я все неправильно поняла. На самом деле он не разговаривал с подружкой, он просто репетировал роль или разыгрывал какую-нибудь дурацкую шутку. Папа всегда умел кому угодно заговорить зубы. Пусть скажет хоть что-нибудь, даже если я буду знать, что это неправда.