Когда все вышли из-за стола, Каролина подошла к французу и, замирая, спросила:
– Вы полагаете, он талантлив?
– Кто? – встрепенулся Дю Кан, успевший позабыть о теме разговора.
– Бодлер, – чуть слышно прошептала Каролина. В глазах ее была такая робкая надежда, что парижский гость лишь рассеянно кивнул головой, опасаясь, что снова скажет что-то не так.
Счастливая улыбка осветила тонкое лицо женщины. Наконец-то настал момент, когда она могла гордиться не только мужем, но и сыном!
* * *
Дорогу к дому бывшей преподавательницы зарубежной литературы я могла бы найти с завязанными глазами. Много лет назад я каждый день в течение двух недель приезжала к ней во двор и, вооружившись биноклем, подолгу сидела в подъезде напротив, наблюдая за ее окнами. Я знала о Лидии Петровне все. О ней и о членах ее семьи. О муже-инженере, сыне-математике и ризеншнауцере Харде, которого все они очень любили.
– Понимаешь, Вов, я случайно стала свидетельницей уличной драки, – по дороге объясняла я. – Сначала парень избивал мужчину, а потом ударил ножом в живот. Я рассказала в милиции все как было, но мать этого парня стала требовать, чтобы я изменила показания. Она преподавала литературу и много говорила о суде над Бодлером, упрашивая меня отказаться от своих слов. Вроде бы судебный процесс сломал поэту жизнь, – выкладывала я Левченко все, что успела запомнить из лекций Лидии Петровны, которая действительно много и с упоением вещала о «про€клятом поэте». – А я так не могу. Я рассказала в милиции то, что видела. В общем, того парня посадили. Теперь он, должно быть, вышел на свободу и сводит со мною счеты. Ты сходи к нему и скажи, что мы все знаем. А я тебя в машине подожду.
Мы заехали во двор и остановились у подъезда.
– Какой этаж и номер квартиры? – только и спросил Володя.
– Пятый этаж, квартира сто восемнадцатая, – сообщила я, наблюдая, как приятель выбирается из машины.
Он направился к открытому подъезду и вошел в подпертую кирпичом дверь. Вернулся минут через десять, ведя на поводке того самого ризеншнауцера Харда. Распахнул заднюю дверцу машины, и собака покладисто запрыгнула на сиденье. Усевшись за руль, Лев хмуро глянул на меня и металлическим голосом сказал:
– Сына Лидии Петровны убили во время следствия. Забили насмерть, выбивая показания. Ты не знала об этом?
Не знала. Понятия не имела. И вообще я не обязана ничего знать. Я и имени его не помню. Нет, помню. Его звали Николай. Коля. Коленька. Он мечтал побывать в Гималаях и свозить меня на Бали. Он брал мое лицо в прохладные узкие ладони, долго-долго смотрел в глаза и говорил, что видит в них Вселенную. А еще говорил, что готов за меня отдать жизнь. И отдал.
– Она решила, что я пришел за собакой. Лидия Петровна попросила знакомых помочь ей пристроить Харда и думала, что я пришел за ним. Ее муж ненадолго пережил сына и умер от инфаркта. А ее саму разбил инсульт. Лидия Петровна с большим трудом передвигается на костылях и еле-еле обслуживает саму себя, так что ей не до собаки. И уж тем более не до мести случайной свидетельнице. Она даже имени твоего не помнит. Когда я сказал, что пришел от Киры, она долго припоминала, кто ты такая. Потом махнула рукой и сказала, что не помнит тебя, но это неважно. Она многих после инсульта не помнит. Главное, что я заберу Харда. Я не мог ей отказать.
Нельзя сказать, чтобы информация меня обрадовала. Если не Лидия Петровна, то кто? Мой неуловимый враг пугал меня все больше и больше.
– И куда ты теперь с собакой? – промямлила я, заметно поскучнев.
– Домой отвезу, когда в отпуск поеду. Кирюшка давно собаку просит.
– А Мамай не выгонит из сторожки?
– Хорошая собака в нашем деле не помешает, – улыбнулся Лев, гладя улегшуюся ему на плечо собачью морду.
В лобовое стекло постучали, и мужчина в низко надвинутой на лоб бейсболке защитного цвета помахал нам рукой. Володя опустил стекло.
– Простите, но я раньше вас договорился с Лидией Петровной, что заберу Харда, – сдержанно проговорил незнакомец, и мне показалось, что я уже где-то видела эти янтарные глаза.
– Да-да, конечно, – откликнулся мой друг.
Левченко выбрался из машины и вывел ризеншнауцера на улицу, передав собаку новому хозяину. Мужчина в бейсболке взял Харда на короткий поводок и повел в сторону оживленного шоссе. Не отрываясь, я смотрела ему вслед, и мне казалось, что я узнаю его походку. Широкоплечий, накачанный, мускулистые руки в татуировках, виднеющихся из-под манжет облегающей куртки. Откуда я его знаю? Между тем Лев вернулся в машину и, посмотрев на меня, проговорил:
– Кира, ты не должна винить себя в смерти сына Лидии Петровны. Ты поступила так, как считала правильным.
Вероятно, лицо у меня было настолько унылое, что Володя, помолчав, вдруг предложил:
– Слушай, Кирюш, пойдем в кино? Как раньше, помнишь?
Из глубин памяти всплыл кинотеатр «Севастополь» на берегу Архиерейского пруда и маленькая, точно игрушечная, церквушка святителя Николая. Церковь окружало старинное кладбище с обветшалыми могилами, по которому мы любили гулять, вчитываясь в стертые от времени эпитафии на надгробьях. А еще мы любили вдвоем с Володькой ходить в кино сразу же после школы и смотрели все, что показывали. А показывали в «Севастополе» в основном мультфильмы. И я поймала себя на мысли, что не смотрела мультики с тех самых пор, как уехала с Преображенки.
– А пойдем, – махнула я рукой, вдруг ощутив себя ребенком.
Показывали «Малефисенту». Пристроившись в хвост небольшой очереди, я вдруг подумала, что первый раз в жизни мне небезразлично, сколько будут стоить билеты. Причем сейчас я готова была сидеть на самых неудобных местах, только бы сэкономить немного Вовкиных денег. После того как я услышала голос маленькой Киры, я не могла отделаться от ощущения, что это я стою между ней и миром здоровых людей, полным красок и радости. Ведь это на меня ее отец тратит предназначенные на операцию деньги. Купив по моему настоянию самые дешевые билеты, имевшиеся в продаже, мы уселись на последнем ряду и, как только в зале погас свет, стали целоваться, как сумасшедшие. Из кинотеатра мы вышли, держась за руки, точно в старые добрые времена. Вечер был так хорош, что уходить из парка совсем не хотелось. Мы гуляли по дорожкам вокруг пруда, поддевая ногами опавшие желтые листья, и Вовка дразнил меня, уверяя, что отлично помнит, как я бешено ревновала его к Ольге. Так оно и было, но я бы не призналась в своей ревности даже под дулом автомата. Ведь я самостоятельная, и мне никто не нужен. В сторожку мы вернулись ближе к полуночи. Мамаев еще не спал, дожидаясь нашего прихода.
– Вольдемар, где тебя носит? – недовольно буркнул он, накидывая на плечи форменную куртку. – Переодевайся и пойдем на обход территории, а то совсем мышей не ловишь. Хоть ты и взялся оплачивать прихоти своей богини, надо и о работе подумать.