Помимо давней любовницы, ставшей для Шарля неотъемлемой частью жизни, многие стихи его книги были посвящены госпоже Сабатье, которую острый на язык Теофиль Готье называл «Президентша». Аглая Сабатье именовала себя Аполлонией и, случайно или нет, содержала все в том же отеле «Пимодан» артистический салон, невероятно популярный среди парижской богемы. Очаровательная шатенка с роскошной фигурой и легким, непосредственным нравом в разное время сводила с ума не только богачей, осыпавших ее драгоценностями, но и творцов, вдохновленных ее красотой на создание в любовном угаре гениальных произведений искусства. На ужинах у «Президентши» бывали выдающиеся писатели и поэты. Известные художники того времени давали Аполлонии советы в качестве стилистов и рисовали для нее эскизы платьев. Дама полусвета переходила от одной знаменитости к другой и со всеми ухитрялась оставаться в хороших отношениях. Скульптор Клезенжан, перехвативший эстафету после миллионера Валласа, передал красавицу владельцу шахт Альфреду Моссельману, и тот, восторгаясь совершенным телом любовницы, заказал Клезенжану изобразить Аполлонию обнаженной, в виде лежащей без сознания девы. Бывший возлюбленный снял с «Президентши» слепок, повторяющий малейшие изгибы ее совершенного тела, и изваял из мрамора великолепную скульптуру красотки, укушенной змеей. Правда, бронзовую змейку приделали чуть позже, во избежание цензурных санкций и главным образом для того, чтобы оправдать наготу растянувшейся на траве прелестницы, списав ее бесстыдство на предсмертную беспомощность. Шарль тоже был частым гостем в салоне госпожи Сабатье и не мог просто так пройти мимо милой соблазнительницы. Ее природная грация, звонкий смех и лучезарное счастье, которым так и светилась Аполлония, вызывали в Бодлере смешанное чувство раздражения и восторга, как вид чужого здоровья, неосознанно ранящий смертельно больного. Бодлеру хотелось стиснуть женщину в объятиях, испачкать своей порочностью и, возможно, даже заразить сифилисом, но Шарль не смел лишний раз и взглянуть в ее сторону. «Президентша» его завораживала, как факир, заклинающий кобру. Склонному к холодной созерцательности поэту было достаточно того, что присутствие Аполлонии подстегивает его воображение, и Шарль посвятил ей стихи «Слишком веселой», не подписавшись, чтобы заинтриговать. Но ветреная красавица не проявила особого интереса к его посланию. Госпожа Сабатье получала огромное количество талантливых посвящений, поэтому не слишком любопытствовала, кто же ее очередной неизвестный воздыхатель, и автора особо не разыскивала. До поры до времени имя Бодлера мало что говорило прелестной Аполлонии, и это вполне устраивало Шарля. Шарль продолжал бывать в ее доме, посылая неподписанные стихи фривольного содержания и наблюдая за объектом своего вожделения, испытывал мрачное удовлетворение оттого, что использует эту всеобщую любимицу в своих низменных целях, подпитывая жутковатые эротические фантазии ее прелестями.
Но это был всего лишь фон, отвлекающий и малоинтересный, на котором создавалось его детище, название которого возникло так же внезапно, как и навеянные близостью значимых для него женщин стихотворные строки. Брызжущая ядом порочная орхидея из «Пимодана», каковой ему виделась госпожа Сабатье. Белоснежная лилия Каролина, точно вырубленная из холодного мрамора. И увядший чертополох, в который превратилась черная дьяволица Жанна. Все эти дамы навели Шарля на нужные мысли. «Цветы зла». Именно так будет называться его книга. Осталось только придумать, как донести ее до читателей. Перед самым выходом сборника скончался генерал Опик, так и не доживший до торжественного момента, когда его пасынок въедет в мир большой литературы на белом коне. А может, оно и к лучшему? Вряд ли почтенному генералу понравилось бы то, как Шарль видит этот мир, да еще выносит свое видение на суд общественности. Вышедший сборник вообще мало кому понравился и сразу же подвергся жестокой критике. В газете «Фигаро» появилась разоблачительная статья, в которой Бодлер именовался не иначе, как глашатай уродства, а сборник назывался помойкой, где «гнусное соседствует с непотребным, а отвратительное – с мерзким. Свет еще не видел на таком малом количестве страниц столько искусанных и даже разжеванных женских грудей…». В «Журналь де Брюссель» его книгу сравнивали с романом «Госпожа Бовари» Флобера и предлагали так же, как и автора этого «отвратительного» чтива, привлечь Бодлера к суду. И вряд ли автора «Цветов зла» оправдают, как это произошло с его предшественником. Флоберу удалось добиться оправдания при помощи принцессы Матильды, но у Бодлера не будет такой заступницы.
Озадаченный и напуганный Шарль сразу же начал в уме перебирать тех, к кому бы он мог обратиться с просьбой о помощи. Попытка заручиться покровительством Сент-Бева успеха не принесла. Маститый поэт назвал Шарля в письме «милым мальчиком» и счел за благо уклониться от внятного ответа. А тем временем главное управление общественной безопасности приступило к рассмотрению конфиденциального доклада, утверждавшего, что «Цветы зла» содержат вызов обществу и законам, охраняющим мораль. Воспевание похоти, восхваление любви между женщинами, заигрывание с сатанизмом и поношение Господа – сборник буквально напичкан аморальными стихами. Министр внутренних дел не может оставить это без ответа, о чем и получил уведомление незадачливый поэт. Шарль тут же изъял из редакции весь тираж и спрятал его у друзей. Для создания положительного резонанса Бодлер обратился к Теофилю Готье. Писатель имел знакомых среди журналистов и мог организовать хвалебный отзыв на его творение. Вскоре в «Монитер юниверсель» появилась статья, автор которой утверждал, что Бодлер отнюдь не радуется зрелищу зла. Автор сборника смотрит на порок, как на врага, хотя и хорошо ему известного, но люто ненавидимого. Однако было слишком поздно. Колесо судебной машины завертелось. Но был во всей этой шумихе и положительный момент. Книгу запретили к продаже, и это давало возможность продавать ее из-под полы по двойной цене, что немного улучшило материальное положение Шарля.
* * *
Открыв глаза, я несколько минут лежала, прислушиваясь. В сторожке было темно, но рассвет уже слегка окрасил серое небо за окном розоватым. Рядом со мной посапывал Левченко. Не понимая, чем вызвано мое внезапное пробуждение, я перебралась через Вовку, натянула на голое тело его футболку и присела на табуретку. Сердце бешено колотилось, руки дрожали. Чтобы успокоиться, я взяла сигарету из пачки на столе и оглянулась по сторонам в поисках зажигалки. На видном месте ее не оказалось, и я открыла сумку, припомнив, что у меня там всегда водилась зажигалка. Открыла и запустила руку в ее темное нутро. Пальцы сразу же коснулись плотной бумаги, и я похолодела, еще не видя, что это, но уже понимая, что, кроме очередных стихов Бодлера, этот листок ничего больше не содержит. Сжимая бумагу в руке, я кинулась к выключателю и щелкнула клавишей, зажигая свет. Вспыхнувшая лампочка осветила строки стихотворения «Мученица».
Среди шелков, парчи, флаконов, безделушек,
Картин, и статуй, и гравюр,
Дразнящих чувственность диванов и подушек
И на полу простертых шкур
В нагретой комнате, где воздух – как в теплице,
Где он опасен, прян и глух,
И где отжившие, в хрустальной их гробнице,