Старожилы рассказывали (а старожилы узнавали рано или поздно все строго секретные тайны), что, когда в пятьдесят четвертом ставился вопрос о создании южного полигона для запуска ракет – в будущем межконтинентальных, – рассматривали, кроме казахстанского Тюратама, вариант берега Каспийского моря. Служить на море, в бархатном климате – красота! Отработанные ступени и аварийные ракеты тогда бы падали в Каспий – как у американцев, стартующих с флоридского мыса Канаверал. Но потом, как говорили, что-то не получилось с расположением станций наведения. А может, умные головы из Минобороны и Совмина просто не захотели отдавать стратегический объект на Северный Кавказ. Кавказ к середине тридцатых только замирили, потом в сорок четвертом выслали оттуда всех чеченцев и ингушей – и теперь, значит, отдать нацменам, пусть мирным и лояльным дагестанцам, столь могучий объект?! Поэтому полигон отправили в самую южную, глухую казахскую степь – а что Казахстан когда-нибудь станет независимым, о том никто шестьдесят лет назад даже предположить не мог.
И в январе шестидесятого в красном уголке второй площадки полигона, которого не существовало ни на одной карте, Радий открыл относительно свежий номер «Комсомолки» от тридцать первого декабря, пролистал страницы и присвистнул: «Во дают!» – потому что новогодний номер представлял собой газету, как бы изданную пятьдесят лет спустя – первого января две тысячи десятого года. Репортажи, корреспонденции, интервью, фотоснимки – все как в обычном издании, но – из будущего. К примеру, на первой странице помещался репортаж с московского пункта проката вертолетов и информация об открытии тоннеля под Каспием. Сообщалось, что на острове в Тихом океане археологами найдены последние забытые ракеты времен холодной войны. Имелась корреспонденция из столовой, где граждане столицы берут (а не покупают!) продукты для новогоднего стола. Спроса на крепкие алкогольные напитки, сообщали журналисты, нет практически никакого. На последней странице размещалась филологическая дискуссия на тему: не пора ли отменить в русском языке притяжательное местоимение единственного числа – мой, мое, моя: «Мой магнитофон, мой дом, моя тарелка» и так далее. Ведь наступил коммунизм, и все вокруг принадлежало всем, а следовательно, надо оставить в употреблении лишь местоимение наше. Огромная часть газеты посвящалась космической тематике. Фотография из профилактория для трудящихся на Марсе. Репортаж с горного комбината на Луне. Сообщение о находке на Демосе книги, написанной вымершими марсианами.
«Было бы здорово, – подумал тогда Радий, – сохранить этот номер, а потом, через пятьдесят лет, когда и впрямь настанет две тысячи десятый, сравнить, что сбылось, а что нет. Сколько мне тогда будет? Семьдесят пять? Да, немолод, но, опираясь на успехи советской медицины, можно дожить».
Утопическую газету Рыжову сберечь не удалось – потерялась во время многочисленных переездов. Однако когда две тысячи десятый и впрямь наступил, он вспомнил о номере и отыскал его в Интернете. (Сеть он, несмотря на возраст, любил, находил там много интересного и даже имел собственный сайт.) Прочел пожелтевшие страницы и, горько-сладко усмехнувшись, увидел, что не сбылось вообще ни-че-го. Но все равно спасибо тогдашнему редактору «Комсомолки», хрущевскому зятю Аджубею, – за полет, за идею, за утопию. «Она не осуществилась, – подумал Радий, – но многие из нас, и я в том числе, тогда в нее верили. Она, эта вера в прекрасное будущее, помогала терпеть жару и жажду в Тюратаме и радоваться однокомнатной «хрущобе» в Ленинске, которую нам дали, когда Эльвира сама сходила к командиру части… Жизнь прошла, но не совсем так, как хотелось, и не так заманчиво, как рисовалось в утопиях. Но, слава богу, и не так ужасно, как могло бы случиться. Третьей мировой мы тогда не развязали».
* * *
Вечером первого января Владик приехал с работы довольный.
– Завтра я на службу не иду, – доложил, уминая остатки новогоднего винегрета. – Поэтому у меня к тебе предложение: а давай махнем в Москву, погуляем, в кино сходим?
Кровь бросилась Гале в лицо. И одновременно подумалось полуусмешливо: воистину, мужики будто чувствуют, когда ты с кем-то начинаешь шашни заводить, – сразу внимание к тебе удесятеряют.
– Наконец-то проснулся! – проговорила она язвительно. – А я думала, ты навсегда со своей счетной машиной повенчался.
– На завтра мне машинного времени не дали, – бесхитростно объяснился Иноземцев.
– Поэтому ты наконец вспомнил, что у тебя есть жена.
– Ласточка, я всегда о тебе помню, – прогудел муж.
– Ага, когда тебе вдруг от меня что-то надо, – лучшая защита – это нападение, понимала Галя. – А я и не чаяла, когда ты вдруг на меня внимание обратишь! Поэтому, знаешь ли, договорилась завтра ехать в Москву – но не с тобой.
– Вот как? С кем же?
– Ольга, моя подружка из отдела, ты ее не знаешь. Погуляем, посмотрим вещички для малыша в «Детском мире». Коляску, например.
– Покупать вещи до рождения – плохая примета.
– Ага, а потом, когда я рожу, ты, что ли, будешь по магазинам носиться?
– Я.
– Нет у меня к тебе доверия, Владислав, – вздохнула она. – Ты о своих изделиях только и думаешь. Где тебе коляски-кроватки покупать. Поэтому я завтра еду в город с Олей.
«Надо будет на всякий случай Ольгу в понедельник предупредить, чтоб не выдала. Она, конечно, попросит подробностей. Ну и расскажу про Провотворова. Черт с ней, есть чем похвастаться – генерал все-таки, не водопроводчик».
– Ну и ладно, – согласился (чересчур легко!) Владик. – Я тогда завтра отосплюсь, дровишек наколю, книжку почитаю. Мне тут Стругацких принесли, «Страна багровых туч» – отечественная фантастика, говорят, интересно.
* * *
Галя отбилась от предложения Владика проводить ее до станции – впрочем, он особо не настаивал. Валялся с книжкой, но когда жена ушла, помыл посуду после обеда, накинул свой тулуп и вышел во двор поколоть дровишек. Они хоть в Энске последние годы в доме с паровым отоплением жили, но в войну и после успели по частным углам поскитаться – было где научиться с топором обращаться. Дрова колоть Владик любил – и физкультура, и для семьи польза. Разжарился, скинул тулуп, остался в одной рубахе.
Он увлекся и не заметил, как со стороны станции подошла хозяйка дома тетя Дуся – вдова, сдававшая им с Галей угол. Пару минут исподволь смотрела, любуясь, на молодого парня, как ходит под рубахой его мускулатура. Потом подошла, поздоровалась.
– Привет, Владик.
– Здравствуйте, тетя Дуся, – беспечно откликнулся молодой человек.
Тогда считалось в порядке вещей, что женщина сорока с небольшим лет звалась тетей и соответственно выглядела как тетка: телогрейка, платок, серые теплые колготы. Красное лицо, навсегда обожженное трудом на свежем воздухе. Красные кисти рук без следов маникюра. И никому не было дела, что тетя тогда переживала свой лучший бабий век, что ей хотелось любить и быть любимой! Таких одиночек, вдов двадцатых годов рождения, в Союзе в конце пятидесятых было пруд пруди. Их реальных или потенциальных мужей, женихов или любовников повыбила война.