– Родишь-родишь! Все рожают! Помню, я у эвакуированной сам роды в сорок втором принимал. Прибилась к нам, когда к Сталинграду отступали. Прямо в стогу разрешилась, на шинелке. И ничего. А тебя со всеми удобствами, на лимузине, к Грауэрману. Еще как родишь!
Они проехали новую границу Москвы – кольцевую автодорогу и через Лосинку стремительно приближались к старой столичной границе – окружной железнодорожной трассе. «Только бы переезд на Северянине был открыт, – молился про себя Владик, – только бы открыт!» Временами на том переезде простаивали в ожидании и по полчаса.
Но им не повезло: шлагбаум оказался опущен, и, похоже, давно, потому что перед ними оказалась пара десятков машин – в основном, конечно, грузовых, но и один начальственный «ЗИС» в очереди имелся. Евгений Федорович пристроился в хвост, как положено, но Владик выскочил из машины и понесся бегом в голову железной очереди. Подбежал к двум первым полуторкам, постучал в окошко: «У меня там, в машине, жена рожает, можно проедем первыми?» – «О чем речь!» Владик от семафора замахал Смирнову рукой. Тот выбрался на встречную полосу и подъехал к самому шлагбауму. Владик запрыгнул в авто, а там юную супругу прихватила очередная схватка, и она закусила губу и снова до боли стиснула руку мужа.
– Успеем? – с надеждой спросил молодой муж у водителя.
– Конечно, успеем! По моим наблюдениям, еще часа четыре, не меньше, пока разродится.
И тут проехал наконец бесконечный товарняк, станционный громкоговоритель что-то прохрипел, и шлагбаум открыли. Евгений Федорович первым пролетел переезд.
Не прошло и пятнадцати минут, как они припарковались в районе Арбата. Владик подхватил жену под руку с одной стороны, Смирнов с другой, и они пошли в приемный покой.
– Вас просили принять, от Семена Аркадьевича, – произнес в окошко Иноземцев условленную фразу и протянул паспорт супруги. Санитарка пошуршала бумажками, а потом крикнула куда-то за спину: «Вера! Люба!» Через пару минут из больничных покоев вышла, позевывая, тетка в белом халате, провела Галю и Владика в комнату с голыми стенами и кушеткой, застеленной клеенкой, и с равнодушным радушием сказала: «Переодевайся, касатка, в больничное. А ты, парень, одежку-то ее забирай», – и вышла.
Владик помог Гале разоблачиться. Расстегнул и снял ее ботики. Связал одежду в узел. Схватки отступили, и молодая женщина переодевалась, серьезная и строгая, с бескровным лицом и слегка прикушенной нижней губой. Владик отвернулся, она натянула на голое тело байковую ночную сорочку и накинула сверху байковый халат. Ноги засунула в безразмерные бахилы. Когда все было готово, она стояла в уродливом больничном, растерянная и суровая, словно партизанка перед казнью. И вдруг сказала: «Если что, ты прости меня, Владик, за все». Сроду Галя никогда перед ним ни за что не извинялась, а тут вдруг… «Перестань, – поморщился он, – все будет хорошо, к утру ты станешь мамой». Пришла санитарка и увела ее куда-то по коридорам, и в момент, когда открывалась дверь, из глубины больницы вдруг раздался отчаянный женский вопль. Иноземцев схватил узел с ее одеждой и выбежал из приемного покоя.
* * *
Было пять утра. Домой его Смирнов привез к шести, а в семь надобно было выезжать читать лекцию будущим советским астронавтам.
Владик вышел заранее и со станции Болшево, из автомата, позвонил в роддом. Сердце колотилось. Дежурная пошелестела бумагами, равнодушно ответила: «Иноземцева? Нет, пока не родила».
Ехать ему следовало на станцию Чкаловская, по той же Ярославской дороге. В тот раз Иноземцев оценил впервые – а в будущем восхитится еще не раз, – сколь удачно выбрали тогда место для центра подготовки советских космонавтов и будущего городка – сначала его станут называть Зеленым, а потом Звездным. По одной железнодорожной ветке с королевским ОКБ, езды на электричке полчаса. И автодорога от Подлипок почти прямая – Щелковское шоссе. Вдобавок под боком с космонавтским центром – чкаловский военный аэродром, легко и быстро можно улететь спецбортом на полигон или в любую другую точку страны. А кругом лес, строить можно (и нужно) так, чтобы ни космические американские разведчики, ни самолеты-шпионы не смогли разглядеть жилые дома, учебные и тренировочные корпуса.
Но пока никакого городка не существовало. На платформе Чкаловская Владика встретил солдатик на новом «газике», молодцевато отдал честь:
– Здравия желаю, товарищ инженер! – водители-солдаты срочной службы приучены были, словно Молчалин, угождать всем людям без изъятья – кто знает, кто он на деле, этот молоденький штатский, может, секретный доктор наук или секретарь ЦК комсомола.
Ехали проселком, лесом, средь величавых сосен. Иноземцеву мимоходом подумалось, что свой новый величественный проект Россия вновь начинает с сосен – корабельных, рвущихся к небу. Петр когда-то использовал их как мачты для своего флота. И вот теперь средь них учатся будущие капитаны флота космического.
Впрочем, в ту пору, в марте шестидесятого, никто этих парней так выспренно еще не именовал, и на минуту Владик устыдился своего пафоса. Молодых летчиков, буквально вчера прибывших из дальних гарнизонов, даже космонавтами в ту пору не звали. Для посвященных в Генштабе, Минобороны или королевском КБ они числились летчиками-испытателями, спецгруппой номер 1 ВВС. А в бытовых разговорах будущих героев величали иногда стратонавтами, а чаще астронавтами, как у американцев. (Например, в том самом номере «Комсомолки», восхитившем Радия Рыжова, были опубликованы стихи Станислава Куняева под названием «Первые астронавты».) И только к лету шестидесятого было принято решение именовать этих парней космонавтами. В самом деле, не повторять же «американов» с их астронавтами!
Владик трясся сквозь лес в «газике», вздымаясь на ухабы проселка и падая вниз. В связи с бессонной ночью и родами жены в организме было полно адреналина, поэтому мысли и идеи приходили в голову необычные, яркие, контрастные. Например, не попроситься ли ему в астронавты? Здоровье у него вроде хорошее, образования хватает. Прямо так сейчас и сказать здешнему начальству: «Испытайте меня!»
Солдатик оборвал его мечтания, подвезя к двухэтажному корпусу. Занятие начиналось вот-вот, они спешили, поэтому Владик так и не разглядел здание. Что это была за архитектура? То ли барачная, недавней постройки, то ли чудом сохранившаяся и переделанная помещичья усадьба. (После лекции ему и вовсе окажется не до осмотра.) Вокруг дома кипела работа – так всегда бывало в тогдашнем Союзе, если решение создать нечто принималось на самом верху. Десятки солдатиков одновременно рыли траншею, ставили столбы для линии связи, мостили дорогу, заливали бетон для фундамента новых зданий. Грязища, как обычно на российской стройке, царила страшная. На крыльцо сквозь нее были переброшены две доски. Владик взбежал по ним и бросился на второй этаж. Солдатик спешил впереди, показывал ему путь.
В обыкновенном классе, с партами в два ряда и черной школьной доской, сидели человек двадцать молодых офицеров. Примерно его возраста, в летчицкой форме. Один майор, пара капитанов, пара лейтенантов. А практически все остальные – старлеи. Необычным было то, что преподавательское место занимал генерал – немолодой, лет пятидесяти, тоже в летчицких погонах и с Золотой Звездой Героя на груди. На вошедшего штатского глянул сурово, выразительно посмотрев на свой наручный хронометр. «Смотри-смотри, – усмешливо подумалось Иноземцеву, – я не опоздал, до положенного срока еще две минуты, я часы утром по сигналам точного времени поверял».