Их было двадцать, этих парней, столь же молодых, как его Галка. В основном старлеи. Почти все – моложе тридцати. Только один с боевым опытом – майор Беляев: повоевал против проклятых янки в Корее. Остальные пороху не нюхали. Но все они должны быть готовы для подвига. И за это он, генерал-майор Провотворов, всецело отвечал. И для того в отряде требовалась жесточайшая дисциплина. Однако, чтобы повиноваться и сполна хлебать горький киселек тренировок и подготовки, каждый рядовой должен носить в своем заплечном мешке маршальский жезл (как говаривал Наполеон). А если выражаться более грубо, любой рабочей лошадке потребна морковка, за которой тянуться.
Поэтому вчера, получив совершенно секретное постановление Совета министров СССР, завизированное самим Никитой, генерал решил не делать из документа тайны для слушателей-космонавтов, а зачитать его прямо сегодня – на утреннем построении. Поэтому нынче он прибыл в авиагородок на Чкаловскую в семь тридцать утра, оставив дома глубоко дрыхнущую Галку и чужого сыночка Юрика. Замполит полковник Марокасов тем временем проводил с космонавтами утреннюю зарядку-разминку. Больных нет, раненых нет, один проходит тренировку в центральном авиагоспитале на сурдокамере. Парни пробежали мимо Провотворова в своих спортивных костюмах – веселые, разрумянившиеся, бодрые. Пока воспитанники проводят физзарядку, генерал поднялся в свой кабинет, поработал с документами.
В положенный час вышел на плац. Дежурный по отряду отдал ему рапорт. Девятнадцать молодых летчиков вытянулись перед ним, построенные в две шеренги. В таком во всех смыслах элитном подразделении, для того чтобы поддерживать дисциплину и авторитет командования, требовались особенные, экстраординарные и умные меры. Держать золотую середину и никогда не перегибать палку – ни в смысле излишней муштры, ни в плане чрезмерной вольности и панибратства. Генерал, кстати, и дома, по отношению к Гале применял ровно такие же принципы.
– Товарищи офицеры, – негромко сказал он перед строем, – разрешите ознакомить вас с совершенно секретным положением о советских космонавтах, которое было принято постановлением Совета министров СССР.
А далее генерал зачитал – без лишних слов – небольшой документ, пять неполных машинописных страниц в полтора интервала [23] , где все изложено коротко и ясно. В том числе: «В случае преднамеренного нарушения установленного режима, невыполнения программы обучения или неправдивой информации о своем самочувствии слушатели-космонавты и космонавты отстраняются от своих обязанностей и отчисляются с занимаемой должности». Этот пункт среди прочих представлял собой совершенно явственный кнут. Но имелись в положении и очевиднейшие пряники: во-первых, должностные оклады космонавтов составляют от трех до четырех с половиной тысяч рублей [24] . Выслуга лет для пенсии – месяц за два для слушателя-космонавта, месяц за три для других категорий космонавтов. А размер пенсии – на двадцать процентов выше, чем для генералов и адмиралов Советского Союза. За выполненный космический полет денежное вознаграждение – от пятидесяти до ста пятидесяти тысяч рублей и представление к званию Героя Советского Союза. (В случае гибели космонавта денежное вознаграждение начисляется его наследникам.) Отпуск – сорок пять суток ежегодно и внеочередной отпуск (на тот же срок) после выполнения космического полета. Отдельные квартиры предоставляются каждому по месту службы, причем семья погибшего космонавта сохраняет право на жилье.
– Вопросы есть? – спросил генерал, закончив зачитывать положение.
Вопросов ни у кого не оказалось. Даже записные юмористы вроде Леонова или Гагарина оставили при себе свои реплики. Знали, когда явно не время шутить. Льготы, им положенные, произвели впечатление на всех. За полгода службы в Московском округе летчики спецотряда ВВС постепенно начали привыкать к мысли, что они элита, однако объем возможных благ даже на них подействовал. Взамен, они хорошо понимали, от них требовалось одно: лояльность, послушание, стойкость. Одним словом – дисциплина.
Владик
Он знал, что творит неладное, но не мог сдержаться. Прошла неделя, а потом еще одна, наступил октябрь, и в отделе было множество работы в связи с доводкой корабля для первого космонавта. Он задерживался на службе до вечера и до ночи и не единожды ехал из Подлипок на соседнюю станцию Болшево на последней электричке, а пару раз, упустив ее, шел пешком. И все равно – в любой свободный момент, утром и засыпая, – думал только о Марии. Не о Гале. И не о Юрочке. О Марии. Морок какой-то! «Да она меня прямо приворожила», – ужасался он.
И вот однажды суббота выдалась более-менее свободная – ему даже удалось уйти с работы, как положено по трудовому законодательству, в четыре часа дня. И он, не заходя домой, неожиданно для самого себя отправился на станцию, сел в электричку и поехал в Москву. А там перешел через Комсомольскую площадь на Казанский вокзал и умотал на платформу Новая. И только добежав пешком до общежития, где проживала Мария, притормозил: зачем я здесь? Почему? Не пора ли иметь гордость? И совесть?
Но тут случилось неожиданное: он увидел, как она шагает ему навстречу. Рядом с подружкой, русской девицей, соседкой по комнате. Увидела его – и что-то шепнула товарке, отослала. Та прошла мимо, метнув на Владислава полный любопытства и кокетства взгляд. А сама Мария притормозила и оказалась лицом к лицу с Иноземцевым.
– Здравствуй, Ладислав, – строго сказала она.
– Пойдем погуляем, – выпалил он.
– Ты не будешь тепер меня маскировать? – усмехнулась она.
– Мне теперь все равно, – сказал он почти правду.
Она «на пару минут» (на самом деле на полчаса) забежала домой переодеться. Владик ждал. Будь что будет – решил он для себя, и от этого ему сразу стало легче.
Они сели в трамвай тридцать восьмой номер и отправились куда глаза глядят. Вагон долго и весело бежал вдоль пустого и просторного шоссе Энтузиастов. Слева по ходу движения начался Измайловский парк. Они вышли на случайной остановке и углубились в лес. Гуляющих почти не было. Парк здесь представлял собой настоящую чащу. Разноцветный ковер павшей листвы пружинил под ногами. Деревья стояли полуголые. Каждый порыв ветра срывал с них очередную порцию листьев и печально нес к земле.
Забравшись в глубь леса, любовники присели на упавшее дерево и стали целоваться.
– Зачем ты?.. – как в бреду пробормотала Мария. – Что ты делаешь со мной?..
Он словно бы весь погрузился в нее. Время исчезло.
И вдруг совсем рядом раздался странный, страшный звук, будто бы чей-то дьявольский хохот. Оба отпрянули друг от друга и вскочили. Рядом с ними стояли две оседланные лошади: огромные, каурые, они дико косились своими карими глазами. А на лошадях сидели, держа в руках поводья и ноги в стременах, двое милиционеров в форме, старшина и сержант, невольно показавшиеся очень высокими – они возвышались, казалось, до самых макушек деревьев.