Не получив от сестры ожидаемого отклика, Вениамин обиделся — впервые в жизни. Удивительно: нечеловеческий поступок добавил ему человечности. В первый и последний раз Вероника стала свидетелем слабости брата. После той встречи зимним утром они больше не виделись.
И все-таки сестра оставалась единственным человеком, с которым Веня желал быть откровенным. Без возможности поговорить о содеянном преступник страдает подобно актеру, лишенному зрителей. Счастье превращается в муку, когда о нем некому рассказать. Вениамин нуждался в слушателе. Именно поэтому год за годом писал ей письма.
Не существовало доказательств того, что всех женщин, упомянутых в его посланиях, Веня похищал и убивал. Но с каждым днем ее уверенность росла, и Вероника уже не сомневалась, кем именно был брат. Иногда знание приходит прежде, чем становятся ясны все причинно-следственные связи. Странно, что Вероника, не отличавшаяся стойкостью, не впала в шоковое состояние. Возможно, потому, что все эти годы она подсознательно готовила себя к чудовищному откровению.
Она приписывала брату едва ли не гениальность, а он являлся обычным психопатом, которого следовало изолировать от общества!
Одна правда обрушивается быстро и бескомпромиссно, как лезвие гильотины. А другая опутывает тебя медленно и незаметно, как наползающий с болота туман. Многие годы Вероника брела по дороге и не обращала внимания, как все глубже погружается в ядовитое облако. Когда, наконец, странница остановилась и огляделась, вокруг не было ничего, кроме вязкой белой мглы. Куда ни повернись, куда ни шагни — нет просвета, нет пути.
Вероника не хотела думать, куда бежать и как жить дальше. Она слишком устала для решительных действий. Была только одна задача, не терпящая отлагательства. На ней и следовало сосредоточиться.
— Мама? А ты почему дома? — спросила дочь, вернувшаяся из школы.
— Прогуливаю работу, — вяло улыбнулась та и включила плиту, чтобы приготовить обед.
— Вот это да. А можно я завтра школу прогуляю? — Ира взяла со стола овсяное печенье и смачно хрустнула.
— У тебя через неделю летние каникулы начинаются. Какой смысл? — Вероника вывалила в раковину несколько крупных картофелин и принялась чистить.
— А что это у тебя такое? — девочка указала на лежавшую на кухонном столе синюю папку.
— Документы с работы, — ответила мать, подавив желание схватить папку и спрятать ее подальше. — Ничего интересного.
Девочка вздохнула, прихватила еще одно печенье и пошла в свою комнату переодеваться.
Вероника достала из духовки сковородку, налила подсолнечного масла и порезала картошку длинными тонкими ломтиками. Обычно она готовила более здоровую и менее жирную пищу, но сегодня думать о гастрономических изысках хотелось меньше всего.
Во время обеда дочка без умолку болтала, рассказывая о школьных делах, о предстоящем выезде на природу с классом, о вечеринке у подружки дома… Мать одобряюще кивала, не слыша ни единого слова.
— Какая-то ты сегодня странная, — повторила Ира. — Я тебе вру про тусовку с мальчиками из старшего класса, а ты молча соглашаешься.
— Да? Извини, пожалуйста, — спохватилась мать. — Разумеется, никаких взрослых мальчиков, о чем ты вообще говоришь?
— Вот это уже больше похоже на мою маму. — Ирочка встала со стула и посмотрела в окно. Светило солнце. — Я пойду погуляю. Посуду потом помою, ладно?
— Ладно.
— Нет, все-таки что-то с тобой не то, — озабоченно буркнула девочка, торопясь сбежать из дома прежде, чем мать очнется и заставит ее, как обычно, убрать со стола.
Вероника долила в кружку кипятка, отрезала дольку лимона, задумчиво пососала ее и вдруг вскочила с места, едва не опрокинув стул.
Влетела в спальню, выдвинула нижний ящик прикроватной тумбочки и под кипой бумаг и дисков нашла прозрачный файл с письмами брата. Открывала один конверт за другим и перечитывала знакомые строчки. Непонятное волнение охватило ее, она чувствовала, что вот-вот найдет нечто важное. Вновь и вновь пробегала взглядом по исписанным мелким почерком листам, пытаясь разглядеть то, что раньше упускала. Она прочитала каждое письмо по несколько раз — поверхностно и поспешно, вдумчиво и медленно, спокойно и почти срываясь на истерику.
Вениамин сообщал немного, мастерски дозируя информацию. Ни одного лишнего слова и детали. Все послания похожи, будто написаны под копирку. Разве что порядок предложений варьировался да синонимы употреблялись. И все же последнее письмо отличалось от предыдущих. Стиль повествования не изменился, и фразы попадались знакомые, но кое-что существенно выбивалось из общей схемы. И как это раньше она не заметила? В последнем письме брат впервые называл невесту по имени и описывал ее внешность. Судя по всему, новая возлюбленная являлась кем-то особенным. По крайней мере, так считал брат.
Вероника посмотрела на штамп на конверте — письмо отправлено из Москвы. Если прикинуть, сколько оно шло, учесть, когда произошло знакомство с невестой («около месяца назад»), предположить, что Вениамин сейчас живет в столице… То можно попробовать… Только попробовать… Без гарантий…
Вероника бросилась к компьютеру и включила его. Система загружалась мучительно долго, не хватало никакого терпения. Резко разболелась голова. Отыскать в аптечке таблетку потребует слишком много времени. Процессор отрывисто пикнул, монитор приветливо замигал, Вероника открыла браузер и вошла на нужный сайт. В строке поиска написала:
«Елизавета Москва пропала без вести апрель 2013».
Надежды практически не было. Но стоило попытаться.
«Нашлось 2 млн ответов», — безрадостно прочитала она и принялась открывать страницы, примерно соответствовавшие запросу.
Через полчаса Вероника встала, сходила на кухню, выпила анальгин и вернулась к компьютеру. Еще через полчаса откинулась на спинку стула и устало закрыла глаза, чувствуя себя совершенно разбитой.
Десятки Елизавет, сотни пропавших без вести. И ни одной в возрасте тридцати с чем-то лет, пропавшей в Москве в апреле этого года.
Собственно, на что Вероника рассчитывала? Придумала гипотезу и полагала, что мгновенно найдет подтверждение? Жаль, в жизни редко бывает легко.
Таблетка не помогла. Голова продолжала болеть. Вероника намочила полотенце холодной водой и обмотала им лоб, перебазировавшись на кровать. Несколько минут лежала неподвижно, надеясь уловить намек на улучшение, но тщетно. Боль раскалывала голову надвое, словно по черепу молотили топором. Вероника представила, как дробятся кости, как лезвие погружается в мягкую сероватую массу… Это было невыносимо. Слезы хлынули из глаз и потекли обжигающим потоком. Ей казалось, что они оставляют на коже шрамы от ожогов. Эта нелепая мысль — о том, что теперь лицо изуродовано — вызвала у нее новый приступ отчаяния. Она все так же лежала, не открывая глаз, не шевелясь, давясь беззвучными рыданиями… Влажное полотенце нагрелось и стало причинять дополнительные страдания, стискивая голову жарким обручем.