После окончания школы видеться стали реже — учеба в институте, потом работа. Кроме того, появилась у Сашки одна нехорошая слабость — выпивать начал. Сперва оправдывался тем, что после смерти бабушки остался совсем один, потом божился, что бросит пить в любой момент без проблем. Вениамин с недоверием слушал пьяные излияния приятеля, но насильственных спасательных операций не инициировал. Сашка был человеком взрослым и самодостаточным, имел право идти по собственному пути. Жаль, конечно, что алкоголь мешал нормальному общению, даже в шахматы Тубис стал частенько проигрывать — а ведь раньше Волкову приходилось изрядно потеть, чтобы идти с ним вровень. Но тут уж ничего не поделаешь. Кто-то однажды останавливается, а кто-то развивается дальше.
С годами пристрастие к спиртному усугубилось. Толковой работы Сашка не имел и, чтобы выгадать денег на выпивку, разменял большую бабушкину квартиру на скромную однушку. Разменял неудачно. Предполагалась солидная доплата — этих денег хватило бы надолго. Но риелторы-проходимцы так провернули сделку, что Тубису достались сущие крохи. Вениамин узнал об этой несправедливости слишком поздно — аферистов давно и след простыл.
Пару раз в месяц Волков проведывал товарища. Иногда Сашка встречал его абсолютно трезвым, и Вениамин с радостью узнавал прежнего друга — бойкого, остроумного. Они садились за шахматную доску, и Тубис выигрывал партию за партией, проникшись внезапным озарением. Впрочем, длилось это благословение недолго. Тем же вечером Тубис напивался, обмывая победу, и не просыхал неделями.
Однажды поздней дождливой осенью Волков приехал к товарищу. Они не виделись уже месяца полтора, а то и два — после расставания с Тамарой Вениамин решил покинуть родной городок и обосновался в райцентре в пяти часах езды на электричке. На звонок в квартиру Тубис не отреагировал, поэтому Волков открыл своим ключом — товарищ сам дал ему запасной.
В помещении было темно и пыльно. Вениамин прошел в комнату, но ничего не увидел. Занавески намертво закрывали окно и казались продолжением стены. Волков нащупал включатель и зажег лампу. На продавленном диване в дальнему углу комнаты лежал Сашка. На полу валялось несколько пустых бутылок, стеклянная кружка была наполовину заполнена окурками. Вениамин двинулся вперед, намереваясь растолкать товарища и привести его в чувство. Приблизившись к дивану, Волков остановился. Несколько минут он стоял, разглядывая неподвижную фигуру Тубиса, а затем осторожно коснулся его плеча, подтверждая внезапные подозрения.
Сашка был мертв.
Вениамин отдернул занавески, впуская в помещение тусклый пасмурный день. Опустился на подлокотник дивана и долго сидел, оцепенело глядя в одну точку. Резко поднялся, подошел к комоду и стал выдвигать ящик за ящиком в поисках документов. Спустя полчаса позвонил в «Скорую». Прежде чем впустить врачей в квартиру, снял с Тубиса старомодные квадратные очки и надел на него свои — аккуратные, с прямоугольными линзами.
Вскрытие показало, что Сашка скончался от инсульта двое суток назад.
Лучшего друга он хоронил в одиночестве. На могильной табличке значилось:
«Волков Вениамин Михайлович, 12.01.1973 — 13.10.2004».
Чуть меньше двух недель прошло после операции, но никаких изменений со зрением, вернее, его отсутствием, не наблюдалось. Джек по-прежнему пребывал в апатии, не особенно интересуясь происходящим, однако не забывал имитировать человеческие реакции, дабы не смущать отца. Кравцов-старший приходил каждый день вопреки советам сына сократить количество посещений.
За это время Сергей Иванович консультировался еще с несколькими врачами, и все они подтверждали слова доктора Вангенхайма: прошел слишком малый срок после операции, чтобы предпринимать новые активные действия. Преждевременное вмешательство может навредить и без того нестабильному состоянию глаз. Пациент должен набраться терпения и проходить все процедуры, которые от него требуют.
Пересказывая эти выводы сыну, Кравцов-старший опасался, что тот впадет в еще большее уныние. Но безрадостные новости Иван принимал стойко. Пожалуй, слишком стойко. И этот факт всерьез беспокоил отца. Он стал подозревать, что сын работает на публику, тогда как на самом деле едва справляется с навалившимся на него испытанием.
Сергей Иванович вошел в палату с намерением докопаться до истины.
— Я вытрясу из тебя правду любой ценой, так и знай, — вместо приветствия сообщил он.
— Ого. Звучит угрожающе. Бить будете, папаша? — усмехнулся Джек, усаживаясь на кровати.
— Если придется, — без намека на улыбку произнес Кравцов-старший.
— Видно, здорово я тебя достал.
— Не глупи, Иван. — Сергей Иванович встал напротив сына, заведя руки за спину и сильно сжав ладони. — Сегодня я не настроен на шутки. Если тебе требуется психологическая помощь, я немедля договорюсь о консультации.
Джек устало вздохнул:
— Пап, ну какая психологическая помощь? Ты забыл, кто я по образованию? Я действительно позволил себе немного расслабиться и посмаковать депрессию. Но я контролирую это. Я в порядке. Если не веришь, спроси у Гретхен.
— Гретхен? Кто такая? — по-военному осведомился отец.
— Медсестра. Она водит меня на прогулки. — Фраза прозвучала так нелепо, что Джек не сдержал улыбки. — Мы с ней иногда беседуем. И я вряд ли успел ее предупредить о том, что она должна отвечать на твои вопросы о моем душевном состоянии.
— Мне не нужна медсестра, чтобы вычислить истинное положение дел. Не буду скрывать, меня беспокоит твое здоровье, но твое настроение волнует куда сильнее. — Отец громко выдохнул. — Иван, я знаю, ты не приветствуешь сантименты и неуместную откровенность. Но сейчас тот случай, когда сдержанность еще более неуместна.
Джек хотел продолжать гнуть свою линию, но понял, что упустил момент. Отец больше не потерпит его притворства. Кравцов-старший никогда не торопился с выводами, но если уж приходил к определенному заключению, то не изменял его без веских оснований. А не слишком убедительные доводы сына меньше всего походили на веские основания.
— Ладно, сдаюсь. — Джек шутливо поднял руки. — Я действительно немного запустил процесс. Не стоило позволять себе подобную слабость.
— Это не слабость, Иван, — повысил голос Сергей Иванович. — Это глупость. В слабости нет ничего унизительного, невозможно быть всегда на коне. Иногда приходится идти пешком или ползти на брюхе. Ты можешь даже остановиться на какое-то время. Это нормально. Ненормально, когда ты перестаешь желать выжить, победить, вернуть зрение. Когда ты добровольно вгоняешь себя в безразличие, обесценивая свою жизнь, это и есть настоящая глупость. В любом состоянии духа можно добиться достойных результатов. В любом состоянии, кроме того, в котором ты сейчас находишься. — Кравцов-старший устало опустился рядом на кровать и с грустью посмотрел на сына: — Когда ты ничего не хочешь, ты ни к чему и не придешь. Понимаешь ты это, Иван?
Джек ощутил легкий укол совести. Отец говорил правильно, трудно не согласиться с его доводами. Подобную проповедь психотерапевт Иван Кравцов неоднократно озвучивал своим пациентам, недоумевая, почему большинство людей самостоятельно не приходят к элементарным выводам. И уж никак не предполагал, что однажды сам окажется на месте этого большинства. Даже собственный мозг, изученный с пристрастием вдоль и поперек, порой преподносит сюрпризы, игнорируя проверенные опытом знания.