– А ревность и прочая бытовуха? Не хотите там поискать?

– Хочу, но рук не хватает. Знаете, Иван Алексеевич, этот Параскевич был, по-моему, глубоко несчастен.

– Что, проблемы с женой?

– Скорее с матерью. Мать у него – такая, знаете ли, особа, которая искренне считает всех окружающих глупее себя. Вот, например, о своей невестке Светлане она отзывается следующим образом: я, дескать, не была в восторге от Лениного выбора, но, в конце концов, не мне с ней жить, а ему, поэтому я всегда была приветливой со Светочкой и всеми силами старалась ее полюбить как родную. У нас с невесткой были прекрасные отношения, мне очень скоро удалось преодолеть неприязнь к ней, ведь самое главное для меня – чтобы мой сын был счастлив. А сама Светлана и многие друзья Параскевичей, как старших, так и младших, в один голос утверждают, что Галина Ивановна так люто ненавидела невестку, что даже не умела этого скрывать, хотя, может быть, и старалась. Ненависть выплескивалась во всем, в каждом слове, в каждом взгляде, в жесте. В любой мелочи. А Галина Ивановна свято уверена, что она – великая актриса и о ее истинных чувствах никто не догадывается. Властная, нетерпимая к чужому мнению, если оно не совпадает с ее собственным, все за всех решает, всегда знает, кому как лучше поступить. В общем – чума. У таких матерей обычно вырастают очень несчастные дети, потому что эти дети с младенчества приучены беспрекословно слушаться, боятся делать наперекор и при этом тихо ненавидят мать. Ненависть с каждым днем, с каждым годом накапливается, но страх перед матерью не позволяет ей выплескиваться наружу криком или просто резким замечанием, поступком. Представляете, в каком аду живут эти несчастные дети? Им уже за пятьдесят, а матери продолжают их третировать, смотреть в рот и давать советы, что нужно есть, а что нельзя, критически оглядывать одежду и комментировать их стиль и манеру одеваться. Они суют нос во все семейные проблемы детей, осуждают их супругов, дают рекомендации по воспитанию внуков, командуют, распоряжаются, повышают голос, позволяют себе грубости и бестактные выходки.

– И что же, мать Параскевича именно такая?

– Один в один, – подтвердила Настя. – Даже хуже. А жена у него очень милая, мне она понравилась. По-моему, она по-настоящему любила своего мужа…

* * *

Светлана Параскевич повернулась на бок и стала осторожно вылезать из-под теплого пухового одеяла. Она старалась не потревожить лежащего рядом мужчину, но он все-таки открыл глаза, быстрым жестом обхватил ее за плечи и уложил обратно, крепко прижав к себе.

– Ты куда это собралась?

– Пойду чайник поставлю.

– А поцеловать? Как это можно – оставить любимого мужчину одного в комнате и уйти, не поцеловав его?

Светлана нежно поцеловала его в губы, в глаза, в щеки.

– Я тебя обожаю, – прошептала она. – Ты – невероятный. Лучше тебя никого нет.

– А твой покойный муж?

Она расхохоталась звонко и весело.

– Только мой покойный муж может сравниться с тобой, – проговорила она, гладя мужчину по плечам и груди. – Но ты все равно лучше. Ты свободнее, а значит – сильнее. Ты независим. Ты можешь себе позволить, в отличие от него, быть гордым. Ведь у тебя нет такой матери, какой была моя свекровь.

– Но у меня нет и такого таланта, какой был у твоего мужа. Кто я в сравнении с ним? Жалкий учитель русского языка и литературы, получающий гроши.

– Это неважно, – тихонько сказала Светлана, обнимая его. – Ты мужчина, которого я люблю. А талант тебе и не нужен. Достаточно того, что он есть у меня.

Глава 2

По квартире разливался аромат крепкого, только что смолотого и сваренного кофе. Сергей Николаевич Березин сладко потянулся под одеялом и привычно протянул руку на другую половину огромной супружеской кровати. Протянул – и тут же отдернул. Все месяцы, пока Ирина была в клинике и в санатории, он знал, что дома ее нет, поэтому даже спросонок не забывал об этом. Но вчера он привез ее сюда, и подсознание дало команду: раз жена в квартире, она должна быть в супружеской постели.

А ее нет. Нет и быть не может. Ирина будет спать в маленькой комнате на диване. Она сама сделала выбор, хотя Березин предлагал ей занять спальню.

Сергей Николаевич легко выпрыгнул из-под одеяла, сделал несколько взмахов руками, чтобы разогнать кровь, натянул джинсы и отправился в ванную. Через десять минут, выбритый и благоухающий хорошей туалетной водой, он появился в кухне. Ирина сидела на стуле, некрасиво сгорбившись, непричесанная, в небрежно застегнутом халате и в тапочках со стоптанными задниками. Березин недовольно поморщился, не сумев скрыть неудовольствия.

– Доброе утро, – сдержанно сказал он.

– Здравствуй, – вяло откликнулась Ирина.

– Ты плохо себя чувствуешь? – вежливо поинтересовался он.

– Нормально.

Она пожала плечами и отпила кофе. Березин заметил, что чашка была не из сервиза, стоящего на кухне в застекленном шкафчике, а из тех разномастных, с отколотыми ручками и царапинами, которые использовались для отмеривания, например, сахара, или муки, или воды, или крупы. Та Ирина никогда не стала бы пить кофе из этих чашек.

– Тогда почему ты в таком виде?

– А что? Чем тебя мой вид не устраивает? Я же дома, а не на приеме в посольстве.

– Ира, ты не должна забывать – ты моя жена. Пожалуйста, веди себя соответственно.

– Но ведь здесь нет никого, – искренне удивилась она, и Березин понял, что Ирина действительно не понимает, чего он от нее хочет.

– Пойми, – мягко сказал он, наливая себе кофе в красивую чашку из тонкого фарфора, – ты не должна расслабляться даже дома. Ты должна все время вести себя так, как будто за тобой наблюдают десятки глаз. Только так ты сможешь обрести уверенность и стать настоящей женой политика. Если ты будешь делить свое поведение на две категории – «для дома» и «для людей», – ты обязательно допустишь грубую ошибку, причем публично. И первое, что ты должна сделать, – не ходить дома распустехой и не пить кофе из битых чашек, даже когда ты одна.

Ирина молча вышла из кухни, и Березин с досадой подумал, что она оказалась более обидчивой, чем он предполагал. Намучается он с ней. Ирина вернулась через несколько минут в длинной, до пола, вязаной юбке, узкой и прямой, и в трикотажной блузке с длинными рукавами, завязанной на животе в узел и открывающей маленький кусочек ослепительной кожи. Волосы ее были стянуты на затылке и закреплены в узел, губы слегка подкрашены. Теперь она, тонкая и изящная, напоминала натянутую струну, готовую при умелом прикосновении откликнуться мелодичным звуком.

Не говоря ни слова, Ирина вылила в раковину остатки кофе из своей чашки с щербатыми краями, достала чашку из сервиза, налила в нее кофе и уселась напротив Березина, закинув ногу на ногу. Он невольно залюбовался ее прямой спиной, длинной шеей и гордо вскинутым подбородком. Как похожа, боже мой, как она похожа на ту! Наваждение.