– Прошу меня извинить, сударь мой, я немного опоздал, и, когда пришел, дама уже была здесь. Посему мне неловко было задавать вам чересчур много вопросов.
– А они у вас возникли?
– Безусловно. В первую очередь я хотел бы понять, в связи с чем возникла необходимость столь редкой по нынешним временам экспертизы. Чем мог провиниться перед правоохранительной системой этот воздушный мотылек?
– Видите ли, Светлана Игоревна – вдова известного писателя. Так, во всяком случае, мы все считали до недавнего времени. Ее муж был убит примерно месяц назад.
– Что вы говорите! Она совершенно не производит впечатления неутешной вдовы. Серьезная молодая дама, разве что улыбается мало.
– Это совсем другое поколение, Соломон Яковлевич. Во времена вашей и даже моей юности девушкам внушали, что самое главное в жизни иметь мужа и семью. При этом муж может быть каким угодно, даже сильно пьющим бездельником, но он должен быть, а незамужняя женщина считалась как бы неполноценной. Вдовство, особенно раннее, превращалось в трагедию не только из-за утраты близкого человека, но из-за утраты мужа, потому что искать нового было проблематично, особенно лет в сорок пять – пятьдесят. А сейчас к этому относятся по-другому. Многие женщины не выходят замуж принципиально, хотя не страдают от отсутствия матримониальных предложений. Им это просто не нужно. А потеря близкого человека скрашивается ощущением, что вся жизнь впереди и можно еще успеть все отстроить и создать заново. Так вот, Светлана Игоревна заявляет, что на самом деле автором всех книг, прославивших ее мужа, является она сама, но с ведома и согласия супруга книги выходили под его именем, что якобы было лучше с точки зрения рекламы. Теперь, как вы понимаете, нам придется устанавливать истину.
– Зачем? – удивился Зафрен. – Это имеет отношение к причине его смерти?
– Самое непосредственное, Соломон Яковлевич. В ходе следствия были установлены факты, позволяющие говорить о том, что муж Светланы Игоревны хотел покончить с собой, но, поскольку у него не хватало мужества сделать это самому, он попросил человека, на которого имел огромное влияние, произвести роковой выстрел. Светлана Игоревна утверждает, что ее мужа чрезвычайно угнетала ситуация, при которой он жил на деньги жены и при этом пользовался славой, заметьте себе, огромной славой и популярностью, которые фактически ему не принадлежали, не были им заслужены. При определенных условиях это могло бы стать причиной суицида, но я должен понять, была ли на самом деле эта ситуация или Светлана Игоревна меня, мягко говоря, вводит в заблуждение.
– Превосходно, – радостно потер руки академик. – Это очень оживит мою старческую жизнь. Такого любопытного поворота в моей практике давно уже не случалось. Вы, наверное, помните, батенька, по какому скучному поводу мы с вами встречались в последний раз, лет эдак десять назад?
– Двенадцать, – уточнил с улыбкой Ольшанский. – Разумеется, помню. Нахальный торговец самиздатовскими сборниками якобы неизвестных стихов Пастернака и Цветаевой. Верно?
– Верно, верно. Торговец был и впрямь нахальным, но его коллега, который эти стихи сочинял, был безумно, безумно талантлив! Почему он не публиковал их под собственным именем? Он мог бы стать известнейшим поэтом! Так нет, связался с какими-то пройдохами. Я и тогда этого не понимал, и до сих пор не понял.
– Соломон Яковлевич, для него деньги были дороже славы, вот и все объяснение. Бывают же люди, начисто лишенные честолюбия. Деньги их мошенничество приносило большие и быстрые, а в качестве поэта он мог бы стать богатым еще очень не скоро. К сожалению, в те времена большие гонорары приходили намного позже известности. А сейчас поэзия и вовсе не в моде.
– Ну и что этот гениальный дурачок в итоге получил? Был бы нищим, но известным, а так остался нищим и в тюрьме. И вы считаете это равноценным обменом?
– Я – нет, не считаю. А он, видимо, считал. Он ведь про тюрьму совсем не думал, все больше о прибыли беспокоился.
– Ну бог с ним, с этим одаренным недоумком. Право, жаль бывает, когда природа так неразумно расточает свои милости. Зачем она наделила поэтическим дарованием столь ограниченное, узколобое существо? Но вернемся к нашему эфирному созданию. Вы представляете себе, как я буду проводить экспертизу?
– В общих чертах. Контент-анализ, частота повторяемости определенных слов, оборотов, инверсии. Правильно?
– Почти, сударь мой. Такая экспертиза – ровно наполовину математика, а на другую половину – чистая вкусовщина. Я должен быть уверен, что вы это отчетливо понимаете. Одно дело, когда мне приносят стихотворение и утверждают, что это ранний, неизвестный Лермонтов. Допустим, я ошибся, не распознал руку гения и дал заключение, что это подделка. Да, у русской литературы будет на одно стихотворение Лермонтова меньше. Но это не смертельно и не принесет никому никакого ощутимого вреда. Вероятно, мне, как филологу и знатоку литературы, не пристало так рассуждать, для меня каждая крупица творческого наследия гения должна быть бесценной. Но я, батенька, уже достаточно стар, чтобы понимать, что, кроме литературы, на этом свете есть и другие, не менее важные вещи, например, интересы правосудия. И совсем другое дело, когда речь идет о живом человеке и от моего экспертного заключения зависит его судьба. Здесь цена ошибки уже другая. Поэтому я хочу спросить вас, какая степень доказанности моих выводов требуется, чтобы мы с вами не искалечили жизнь прелестной Светланы Игоревны?
– Вопрос сложный, хотя и совершенно справедливый.
– И каков же ответ?
– А ответа у меня нет. Давайте, Соломон Яковлевич, договоримся с вами так. Если у вас не возникнет ни малейшего сомнения в авторстве Светланы Игоревны, на том и порешим. Если же сомнения будут, повторим экспертизу. Назначим других экспертов, может быть, предложим ей написать что-нибудь еще и проведем повторную экспертизу комиссионно. Вы должны понимать, что заключение эксперта – это далеко не истина в последней инстанции. Это просто факт, такой же, как и множество других, и следователь будет думать, что с этим фактом делать, как его оценивать, какой вес ему придать. Так что здесь ответственность за ошибку ляжет не только на вас, но и на меня. И на меня даже в большей степени. Я вас успокоил?
– Некоторым образом. Что ж, позвольте откланяться. Боюсь, мой мальчик заскучал в машине.
– Вас по-прежнему возит внук?
– Правнук, батенька, уже правнук вырос. В этом году права получил, юный негодяй. Если летом в институт не поступит, пойдет в армию, тогда уж придется снова внука запрягать.
Ольшанский вышел вместе с академиком и проводил старика до машины. За рулем действительно сидел «юный негодяй», уткнувшись в какую-то толстую книжку.
– Ваш мальчик не скучает, – с улыбкой заметил Константин Михайлович. – Вы напрасно беспокоились.
– Э, батенька, – скрипуче захихикал Зафрен, – это только видимость. Он читает Плутарха, «Сравнительные жизнеописания», готовится к вступительным экзаменам. Но зубрить сухой академический текст ему скучно, он предпочитает, чтобы я ему все это рассказывал и объяснял «на пальцах», а он в это время лежал бы на диване пузом кверху. Он утверждает, что на слух воспринимает лучше. Что вы хотите от нынешнего поколения! Из них никогда не вырастут энциклопедически образованные ученые, какие были в мое время. Как это было сказано у одного известного писателя? Они ленивы и нелюбопытны. Придется мне по дороге домой рассказывать ему про диктатуру Суллы.