– Что это значит? По какому праву вы врываетесь сюда? – возмущенно спросила она.
Гнев сестры-хозяйки был столь велик, что инспектор Дэвидсон съежился, словно бы став меньше ростом, и даже я, которому доводилось видеть эту матрону, усомнился в разумности действий Холмса. Не рано ли мы решились пойти на открытую стычку?
Впрочем, Холмса, судя по всему, совершенно не терзали сомнения подобного рода. С торжествующим видом он выхватил из кармана пачку бумаг, которую мы за несколько часов до этого похитили из стола сестры-хозяйки.
– Насколько я понимаю, это принадлежит вам, миссис Роули? – полюбопытствовал он. – Или вы предпочитаете, чтобы вас называли по фамилии одного из мужей? Как вас лучше именовать – миссис Синклер или миссис Уорбертон?
Потрясение, испытанное мной, когда я услышал последнюю фамилию, не шло ни в какое сравнение с тем эффектом, который слова Холмса произвели на женщину. Она как тигрица бросилась на моего друга и, вне всякого сомнения, располосовала бы ногтями лицо великого сыщика, не схвати он эту фурию за запястья. Резким движением Холмс заставил ее сесть на стул, и миссис Роули вжалась в спинку, оскалившись и сверкая глазами. Куда только делись ее величавое достоинство и холодная любезность?
Во время борьбы гребенка, скреплявшая аккуратный шиньон, вылетела, и теперь вернувшие себе свободу буйные кудри ниспадали ей на лицо, отчего она напоминала горгону Медузу, какой ту изображают в школьных учебниках, змееволосое чудовище греческих мифов, чей губительный взор обращал в камень даже самых отчаянных смельчаков. При взгляде на миссис Роули я почувствовал знакомый холодок страха, который испытал в детстве, когда перевернул страницу книги и впервые увидел жуткий рисунок.
Доктор Росс Кумбс тяжело опустился в кресло и со стоном закрыл лицо руками, а инспектор Дэвидсон, попятившись, сделал несколько шагов назад, словно желая оказаться как можно дальше от благообразной дамы, которая вдруг превратилась в дикое, неуправляемое создание, истошно вопившее, пытавшееся вырваться из рук Холмса и обвинявшее сыщика в том, что он вор и лжец.
Из всех присутствующих один лишь Холмс хранил невозмутимость. Не ослабляя хватки, он наклонился к беснующейся фурии так, что его лицо оказалось вровень с искаженной яростью физиономией, и тихим, спокойным голосом произнес:
– Настоятельно советую вам, мадам, взять себя в руки. Или я попрошу инспектора надеть на вас наручники и вывести вон. Вы ведь не хотите опозориться, представ перед служителями клиники в таком виде?
Затрудняюсь сказать, чт́о заставило миссис Роули утихомириться – угроза Холмса или его холодная вежливость. Постепенно крики ее стихли. Умолкнув, она запрокинула голову и устало прикрыла глаза, признавая свое поражение.
– Ну а теперь я вручаю это вам. – Холмс повернулся к инспектору Дэвидсону, протянув ему связку бумаг. – Берите, почитаете на досуге. Здесь хватит доказательств, чтобы выдвинуть против миссис Роули обвинения в шантаже, вымогательстве и двоемужии. Что же касается участия доктора Росса Кумбса во всех этих недостойных делах, то пусть власти сами определяют меру его вины. После изучения бумаг я пришел к выводу, что он в равной степени был и жертвой, и соучастником преступления.
Услышав собственное имя, доктор Кумбс поднял голову и впервые за все это время заговорил, обращаясь к моему другу, причем с каждым сказанным словом голос врача звучал все более и более уверенно:
– Не знаю, кто вы, сэр, но уж явно не мистер Джеймс Эскот, страдающий от меланхолии. Впрочем, кем бы вы ни были, я благодарен вам за то, что вы положили конец череде преступлений, заставивших безвинно страдать стольких людей. Что же касается меня, то я готов признать себя виновным по всем выдвинутым против меня обвинениям и приложу все усилия, чтобы убедить миссис Роули последовать моему примеру. – Тут он прервался и бросил на женщину взгляд, в котором удивительным образом сочетались жалость и осуждение. Снова воззрившись на Холмса, он продолжил: – Я также выражаю полнейшую готовность сотрудничать со следствием и снабдить его любыми дополнительными сведениями, прежде чем дело будет передано на рассмотрение в суд. Если вам понадобится моя помощь, стоит только о ней попросить.
– Спасибо, доктор Кумбс, – с серьезным видом промолвил Холмс и в знак признательности чуть поклонился. – Я хочу, чтобы немедля послали за моим клиентом, полковником Уорбертоном. Его следует незамедлительно освободить отсюда. Кстати сказать, меня зовут Шерлок Холмс и я здесь как раз представляю интересы полковника.
Судя по выражению лица Росса, ему была известна фамилия моего друга, однако доктор ничего не сказал. Вместо этого он встал и, подойдя к камину, позвонил в колокольчик, вызывая служительницу.
Когда она пришла, Кумбс тихим голосом отдал ей распоряжения сквозь приоткрытую дверь, после чего, вернувшись к столу, закрыл гроссбух, который изучал с миссис Роули, когда мы ворвались в кабинет, и протянул его инспектору Дэвидсону.
– Вне всякого сомнения, вы пожелаете изучить финансовую отчетность клиники. Всё здесь, в том числе и выплаты, как законные, так и незаконные, сделанные так называемыми пациентами, вроде полковника Уорбертона, которые, увы не без моего участия, были насильно помещены в клинику.
Я более не мог сдерживаться. Волнения прошлой ночью, недосып и обилие неожиданных событий, которые еще толком не уложились в моем сознании, привели к тому, что я почувствовал себя окончательно сбитым с толку.
– Но зачем, доктор Кумбс? – вскричал я. – Ведь вы когда-то были одним из ведущих специалистов по нервным болезням! Что сделало вас соучастником этих жутких преступлений? Как такое вообще стало возможным?
– Спросите даму, сидящую вон на том стуле, – тихо ответил знаменитый врач. – От нее вы получите исчерпывающие объяснения.
Однако миссис Роули не проронила ни слова. Отвернувшись от нас, она прижала к губам платочек.
– Ну что ж, – после продолжительного молчания промолвил доктор Росс, – похоже, мне все-таки придется объясниться. История, которую я собираюсь поведать, джентльмены, донельзя постыдна, и я открою вам ее с большим прискорбием. Изложу лишь факты. Они таковы. В те времена, когда я еще владел кабинетом на Харли-стрит, миссис Роули нанялась ко мне экономкой. Она показалась мне толковой, рассудительной и в высшей степени благонадежной особой. Последнее качество представлялось мне особенно важным в силу того, что вскоре после ее поступления ко мне на службу я неосмотрительно увлекся одной своей пациенткой. Та была замужем, и огласка погубила бы нас обоих.
Спешу уточнить, что отношения эти были достаточно невинными и ограничивались перепиской и редкими свиданиями у меня в кабинете в неприемные часы, когда бедная женщина делилась со мной своими бедами и тревогами. Она была несчастлива в браке. Муж ее, совершеннейшая скотина, отличался особой жестокостью и подлостью, хоть и занимал весьма почтенное положение в обществе. К моменту нашего знакомства я уже много лет был вдовцом. Нас сблизили одиночество, взаимное уважение и симпатия, которую мы испытывали друг к другу. Вот, собственно, и всё.