Против такой теории можно возразить, что сам материал диктовал менее личный подход: многие события в «Камне Мазарини» происходят, когда Уотсон отсутствует на сцене. Сам Уотсон сознавал потенциальные трудности такой ситуации. Как он указывает в «Загадке Торского моста», некоторые приключения, записи которых он вел, могут быть рассказаны только от третьего лица, поскольку он «либо не участвовал вовсе, либо играл… незначительную роль. Однако в прошлом это не мешало ему неизменно писать свои рассказы от первого лица, вставляя прямую речь там, где Холмс повествует о событиях, свидетелем которых не являлся Уотсон. Например, он использовал такой метод в «Глории Скотт» и «Обряде дома Месгрейвов» – двух рассказах о делах, имевших место до знакомства Уотсона с Холмсом. В них почти все повествование состоит из прямой речи, так как Холмс сам рассказывает об этих расследованиях.
В рассказе «Камень Мазарини» имеются свидетельства охлаждения между Холмсом и Уотсоном. Уотсон явно давно не был в квартире на Бейкер-стрит. Он осматривает комнату, как бы заново знакомясь с такими известными предметами, как футляр со скрипкой и стол для химических опытов. Он давно не видел Холмса, так как расспрашивает юного слугу Билли о здоровье старого друга. Это также свидетельствует о том, что Холмс не бывал у Уотсона на Квин-Энн-стрит. Кроме того, в их беседе чувствуется раздражение, по крайней мере в начале встречи. Холмс выказывает радость при виде Уотсона, но, напоминая, что сифон для газирования содовой и сигары на прежнем месте, выражает надежду, что алкоголь не воспрещен и что Уотсон не стал презирать трубку Холмса и «жалкий табак». Я считаю это ироническим намеком на возможное влияние второй миссис Уотсон на вкусы и привычки мужа в те месяцы, когда друзья не виделись.
И тем не менее, съязвив в начале встречи, Холмс быстро смягчается, и вскоре разговор становится таким же непринужденным, как прежде. Холмс поддразнивает Уотсона, обращаясь к нему «мой дорогой», хотя в одном из его высказываний звучат прощальные нотки. Когда Уотсон заявляет, что не может оставить Холмса наедине с Сэмом Мертоном, отчаянным и опасным человеком, тот отвечает: «Нет, можете, Уотсон. И вы это сделаете, так как всегда играли по правилам. Не сомневаюсь, что вы доиграете до самого конца».
В то время сказать кому-то, что он «играет по правилам», было величайшим комплиментом, который один англичанин мог сделать другому. Холмс как бы оглядывается на роль Уотсона в их партнерстве и, похвалив выдающиеся качества друга, подает знак, что приходит время расставаться.
Хотя отношения и возобновились, они остались сдержанными. Так было и в сентябре 1903 года (дата расследования дела о «Человеке на четвереньках»), когда Уотсон прямо говорит о том, что «у нас… в ту пору установились довольно своеобразные отношения». Продолжая свою мысль, он объясняет, что Холмс стал воспринимать его как что-то привычное, вроде своей скрипки или табака. Хотя Уотсон был ему полезен, Холмса «раздражали неторопливость и обстоятельность моего мышления, но оттого лишь ярче и стремительнее вспыхивали догадки и заключения в его собственном мозгу». «Такова была моя скромная роль в нашем дружеском союзе», – с легкой грустью добавляет Уотсон. В этих высказываниях тоже звучит прощальная интонация, особенно в последнем. Кажется, будто Уотсон смотрит со стороны на свои отношения с Холмсом и в первый раз ясно их видит.
Но если Холмса раздражало тугодумство Уотсона, то Уотсона, в свою очередь, порой сердило поведение Холмса. Он никогда еще не высказывал такой критики с ранних дней периода 1881–1889, когда они только поселились в квартире на Бейкер-стрит. Это было вызвано посягательством Холмса на его время.
Новая практика Уотсона на Квин-Энн-стрит была «весьма порядочная», как описывает ее он сам. Это была фешенебельная часть Вест-Энда, с центром на Харли-стрит, где у всех лучших и самых дорогих докторов были свои кабинеты. Врач Холмса доктор Мур Эгер тоже имел практику на Харли-стрит. Квин-Энн-стрит располагалась неподалеку от Портленд-плейс, и от нее можно было дойти пешком до Риджентс-парк и до садов на Кэвендиш-сквер. Эта улица, которая пересекает Харли-стрит, во многом осталась такой же, какой была при Уотсоне в конце XIX века. В архитектурном отношении Квин-Энн-стрит интереснее, нежели Бейкер-стрит. Высокие четырехэтажные дома с узкими полуподвалами построены в разных стилях: от классической простоты XVIII века, отдававшего предпочтение кирпичным фасадам с лепными украшениями и простыми окнами, до изысканности декоративных эркеров, мансардных крыш и импозантных балюстрад.
Эта третья практика, наверно, обошлась Уотсону дороже, чем захудалая практика в Паддингтоне или менее обширная в Кенсингтоне. Как он осилил эту покупку – маленькая тайна. Ведь он не умел обращаться с деньгами и питал слабость к скачкам. Грейс Данбар, на попечении которой была семья, вряд ли могла помочь из своего жалованья гувернантки, если только Гибсон не вознаградил ее на прощанье чеком за все, что она вынесла из-за его поведения. Разумеется, у Уотсона были деньги от продажи практики в Кенсингтоне, и он получал авторские гонорары за изданные рассказы. Не исключено, что ему также повезло на бегах или он удачно вложил деньги в акции. Как бы то ни было, ему удалось приобрести практику, и переезд на Квин-Энн-стрит был шагом вперед в его профессиональной карьере. Есть все основания считать, что, будучи молодоженом, Уотсон с энтузиазмом взялся за работу, стараясь добиться успеха, как это было в Паддингтоне, когда они с Мэри создавали свой очаг.
Несомненно, Уотсон был занят по горло. Оказав медицинскую помощь барону Грюнеру в «Знатном клиенте», он поспешил прочь – вероятно, к одному из своих пациентов. Профессиональные обязанности делали его менее терпимым к посягательству Холмса на его время. Вызванный на Бейкер-стрит одним из «лаконических посланий» Холмса в начале дела о «Человеке на четвереньках», Уотсон был разочарован, обнаружив, что его вызвали, чтобы поговорить о пользе собак в сыскной работе – Холмс вздумал написать об этом монографию. «И по такому пустяку меня оторвали от работы?» – не без оснований спрашивает себя Уотсон. Хотя записка Холмса, гласившая: «Сейчас же приходите, если можете. Если не можете, приходите все равно», была забавной, тон был безапелляционный, и в нем чувствуется недостаточное уважение к профессиональному долгу Уотсона.
Уотсон недоволен, когда Холмс хочет, чтобы он провел несколько дней в одном университетском городке, помогая ему выяснить причины странного поведения профессора Пресбери («Человек на четвереньках»). «Холмсу, вольной птице, ничего не стоило сняться с места, мне же потребовалось лихорадочно менять свои планы, так как моя практика в то время была весьма порядочна», – говорит Уотсон. Невнимание Холмса непростительно – ведь он прекрасно знал о профессиональных обязанностях Уотсона. В «Камне Мазарини» он замечает, что у Уотсона вид «загруженного работой врача, которого осаждают больные».
И все же, несмотря на те случаи, когда терпение Уотсона подвергалось тяжким испытаниям, он оставался верным и любящим другом. Когда он узнал о нападении на Холмса, занимавшегося делом о «Знатном клиенте», «ужас пронзил душу» Уотсона, и он регулярно посещал своего друга в течение следующих шести дней. Он также охотно согласился потратить немало времени на изучение китайской керамики по просьбе Холмса. И это несмотря на то, что Холмс, с его привычкой интриговать собеседника, не сказал, для чего это нужно. «Долгие годы научили меня беспрекословному послушанию», – с покорностью судьбе говорит Уотсон, отправляясь за книгой на эту тему в Лондонскую библиотеку на Сейнт-Джеймс-сквер, в которой служил помощником библиотекаря его друг Ломакс.