Ну, что ты будешь делать! Хоть из дому беги!
А что касается денег… Ваня давно уж спросил у Василисы Гордеевны про верть–тьщу, сделал вид, будто просто интересуется: мол, не завалялась ли в перине такая денежка, которая всегда к хозяину возвращается?.. А бабушка ему с усмешечкой отвечала, была, де, такая, да сплыла… Вот и весь сказ! Ваня даже ночью плохо спал: всё думал, где бы деньги на выкуп раздобыть, а десантница укорять его вздумала, тоже ведь это не дело!
А как‑то повела Василиса Гордеевна ребятишек в лес, траву, де, попутник будем искать. Стеша стала спрашивать:
— А что это за попутник? Подорожник, что ли?
— Какой те подорожник! Подорожник он и есть подорожник — растет при дороге. А то — попутник, другая совсем живинка, она тому, кому путь перерезали, дальше дает двигаться… Найдем дак — увидишь!
Но не нашли попутника, сколь ни искали!.. — Жа–алко! А что это все же за трава такая — попутник, ты не знаешь? — Стеша потихоньку спрашивает.
— Слыхал, да не видал! — Ваня отвечает. — Эта трава, бабушка говорила, все послеоперационные швы уничтожает, всякие шрамы на нет сводит, да и…
И замолчал тут Ваня, как вроде поперхнулся. А и поперхнулся он — мыслью своей подавился. Травы–те бывают разные! Есть ведь не только лечебные, а и денежные! Треснул себя как следует по макушке: вот голова‑то садовая! Вроде кто глаза ему замазал — а тут открылись глазыньки! Па–по–рот–ник! Как он о нем забыл! Цветок папоротника, который клады открывает! Им‑то клад сейчас в самый бы раз! Вот они денежки–те! Правда, цветет папоротник всего раз в году — в ночь на Ивана Купала, но ведь не прошла еще эта ночка…
Когда рассказал Ваня Степаниде Дымовой про цветок, особого восторга она не выказала.
— А разве это правда? Разве цветы могут клады открывать? Я думала, цветок папоротника — сказки!
— А разве могут травы разговаривать? Я думал, это сказки! — отбрил ее Ваня, и мигнул на дремавшую на окошке Кровохлебку.
— Ну, хорошо! — десантница сдалась. — Выходит, надо ждать… Какого числа, ты сказал, Купальский праздник?
— Седьмого июля.
— Вот и ладно! — вроде даже обрадовалась девочка, что столько долго придется дожидаться. — А 7–го ночью — придем и сорвем цветок! И все клады под землей будут наши, да?
— Не всё так просто! — Ваня нахмурился. — Не всякому ведь клад открывается! Цветок‑то тоже надо суметь добыть… Круг очертим перволучиной новогодней, или калиновым прутом, или… Ваня не успел договорить, Кровохлебка проснулась на своем окошке и заорала благим матом:
— Замолчи! Ваня, молчи, прошу тебя, не рассказывай ты этой козе лупатой все свои секреты!.. Она выведает всё и тебя погубит!.. Молчи, Ваня, как бревно в стене, молчи!
— Опять! — закричала тут Степанида Дымова, погромче даже злого растения. — Ну, с меня хватит! Долго я терпела ее выходки! — Бросилась девочка на кухню, нож схватила — Ваня, не ожидавший такого, и глазом моргнуть не успел — и перерезала Кровохлебке горло!..
— Ах ты, курва! Ты что наделала! — Ваня нож у ней выхватил, да уж поздно было… Лежала Кровохлебка, как скошенный колос, лежала барышня — и молчала, только три капли зеленой крови упали на руку мальчика.
А Стеша, наделав делов, схватила свой рюкзак и убежала на сеновал. Мнила, Ванька за ней помчится — подумает, что насовсем она уходит, а Ваня и не побежал за ней, остался там с этой глупой травой. Ну и ладно! Прибежит еще, она подождет. Прибежи–ит, станет прощения просить — а она не простит!
Но всё ж таки хорошо, что бабушка Василиса Гордеевна ушла куда‑то… Но ведь придет она — и увидит! Ванька, конечно, тут же нажалуется… Или — не нажалуется?.. Ну почему она такая невезучая?
Девочка вздохнула и достала из рюкзака куклу. Это была старая фарфоровая игрушка, с руками и ногами врастопырку, в платье с горошками, в растерзанной соломенной шляпке, украшенной маком. Кончик носа у куклы был отбит, краска на губах стерлась, но ресницы не выпали, и глаза, как и положено, открывались или закрывались в зависимости от того, стояла кукла или лежала. Стеша посадила куколку в сено — а кормить‑то ее нечем… Хорошо, она в избу зайдет — но только, чтоб кусочек хлебушка взять, для Лели.
Стеша мигом спустилась с лестницы — и потихоньку вошла в дом. Послушала из прихожей — что там в зале делается. Ничего не слыхать! Заглянула в дверной проем: Ванька на диване сидит, на коленях горшок с остатками стебля держит. Баюкает он его, что ли?! На цыпочках прокралась Степанида Дымова в кухню, схватила пару пирожков — и бегом обратно на сеновал, сунула кусок печива кукле, чей крохотный роток был полуоткрыт так, что оттуда выглядывали два белых зуба. И что же? Рот раззявился во всю ширь куклячьего лица — и кусок оказался внутри. Фарфоровые челюсти мерно задвигались, что‑то булькнуло — и рот, захлопнувшись, стал прежней величины.
А девочка, накормив куклу, принялась с ней разговоры разговаривать:
— Куколка Леля, покушай, да моего горя послушай! А горе у меня нынче такое… Ну да, загубила я эту дурацкую траву… Но не со зла же! И что теперь делать — не знаю… Но она меня правда ведь со свету сживала! Я — человек, а она кто? Тварь зеленая! И еще голос ведь повышает, кто ей вообще давал право голоса?! Молчала бы в тряпочку, как все порядочные травы!..
Тут Стеша поняла, что переборщила — ведь и куколка, которой по чину не положено разговаривать, имеет голос… И завздыхала:
— Василиса Гордеевна меня, конечно, не простит. И Ванька, небось, тоже… Всё я испортила опять… Скажи же мне, Леля, что мне теперь делать?
Кукла открыла рот — и с пафосом продекламировала:
Идёт–гудёт Зеленый Шум,
Зеленый Шум, весенний шум!
Слабеет дума лютая,
Нож валится из рук,
И всё мне песня слышится
Одна — в лесу, в лугу:
«Люби — покуда любится,
Терпи — покуда терпится,
Прощай — пока прощается,
И — Бог тебе судья!»
Девочка подумала–подумала — и кивнула:
— Понятно! Терпеть, значит, и прощать! Если придут прощения‑то просить… Только боюсь — мне самой надо идти мириться… Ох, тяжело это! А ножом больше ни в коем случае не размахивать! Ладно… И не злиться.
Степанида Дымова схватила куклу и вновь как попало затолкала в рюкзак, потом спустилась с сеновала, но дальше не пошла — села на перекладину лестницы, машинально нашарила в боковине рюкзака пачку папирос, спички — и… закурила. А тут Мекеша, учуявший знакомый дым, прискакал, как конь ретивый, и встал, рогатую морду к ней тянет, дескать, угости папиросочкой‑то, жмотка! Стеша и ему сунула раскуренную папироску. Сидят — дымят на пару! Вот сейчас Василису Гордеевну‑то как принесет! — испугалась девочка и поскорее затушила окурок.