Антересные дела.
Поняв, что время у меня есть, я заменил «полтинник» на автомат. В ближнем бою он куда сподручнее.
– Черт, развяжи меня!
– Заткнись, сукин сын!
Если кто на улице замер у стены и слушает, то можно ждать неприятностей. Опытный человек даже по голосу сможет определить, где примерно враг.
От того, что я так лежал, пот катился не вниз, а вверх, и шею жгло и саднило.
Похоже, все-таки всё. По крайней мере – пока всё.
Винтовку я перенес под лестницу, в темноту, держа автомат одной рукой – он легкий, такое позволяет. Целясь в направлении двери, подкрался к стене, переждал, прислушиваясь, потом выглянул – как мышь из норы. Ни хрена, только машина догорает да жмурик там лежит, где я его и пристрелил, никуда, гад, не делся.
Сколько их было? С американцем – трое или четверо. Один смотался, и я его пристрелил. Остальные, надо понимать, сгорели. Сколько было во второй машине? Можно предполагать, что семеро, и, может быть, еще трое в пикапе. Но там еще работал снайпер – часть из них прибрал он. Как минимум двоих – одного из автомата, через дым, и одного из винтовки, когда тот был на пулемете, успокоил я. Еще как минимум одного уделали на пулемете до меня.
Время идет.
Почему я занимаюсь этими подсчетами? Да потому что не хочу пулю в спину получить. Или в брюхо. Это еще со времен борьбы с басмачеством известно – врага не только стрелять, врага считать надо. Троих пристрелил – четвертый бах тебя из-за камня. Скажет – почему меня не посчитал, я тоже тут был.
Это я в какой-то книжке про те времена вычитал.
– Борян! – заорал я во всю глотку. – Борян, говорить будем?! Базар есть! Нам делить нечего!
Если он жив, то откликнется. Зуб даю.
– Борян! Борян, непонятка это!
– Развяжи меня!
Американец. На мою голову.
Борян не отвечал и наверняка был мертв. Что ж, пусть иракская земля будет пухом. Сказать, что я особо переживаю, – значит покривить душой.
Держа дверь на прицеле, я переместился к американцу. Присел на колено.
– Снайпер чей был. Твой?
– Мой. Развяжи меня!
– А эти кто такие?!
– Не знаю.
– Врешь.
– Не знаю!
– Ладно. Верю. Тот, у тебя за спиной, за что тебя замочить хотел? Ты ему деньги был должен или что?!
Американец разразился бранью.
– Ладно, заткнись. И повернись.
Американец повернулся. Я разрезал наручники – пластик лопнул с легким щелчком. Надо дать ему немного пищи для размышлений – пусть тоже прикинет, что к чему.
– Не вставай. И слушай сюда в оба уха. Когда началось, я наверху был, смотрел за дорогой. Этот ублюдок, который тебе в спину целился, ему по телефону позвонили. Он из машины выскочил, и тут же рвануло. Соображаешь? Теперь скажи своему снайперу, чтобы выходил. И глупостей не делал.
– Ему надо позвонить.
– Так позвони.
Американец растер запястья, достал телефон и натыкал номер.
– Нам ракета сюда не прилетит на твой звонок? – спросил я.
– Очень смешно.
– Да как знать. Кто-то же пытался тебя убрать? Один из своих, что показательно.
Американец выругался, еще раз натыкал номер.
– Не отвечает? – догадался я.
– Нет.
– Не трудись. Сделаем так. Пойдем вместе к тому дому, что у зарослей. Вместе – это значит, как сиамские близнецы, понял? Ты постоянно между мной и зеленкой справа.
– Не так быстро. Где база?
– А где бабки?
– А ты не видел?
– Видел, – не стал отпираться я. – Но есть два нюанса. Я видел мешок и не знаю, что там, старые газеты или еще какая хрень. Второе – как я тебя кину, если тут твой снайпер. Да, и третье – после всего, что тут сделалось, мне удочки сматывать надо – другого выхода нет. А сматываться, имея на хвосте американцев, меня не улыбает.
Американец переварил. Потом попросил:
– Дай мне оружие.
– Обойдешься. Да и нет у меня лишнего. Ты что, ту винтовку потащишь? Там, на месте, что-нибудь найдем. Пошли.
* * *
Было нечем дышать. От жары потрескивали волосы, пахло паленым. Пахло раскаленным металлом, горелой резиной, гарью от солярки. Они прятались рядом с догорающей машиной, потому что другого укрытия у них не было.
Нога почти не болела. Боль сменилась на странное отупение, когда ты не чувствуешь ногу как часть своего тела. Хорошо, хоть кровь унялась, но он понимал, что все пошло наперекосяк. И что он не пройдет и сотни метров.
– Надо с ним договориться. – Борис сказал это таким тоном, как будто разговаривал сам с собой.
Никто не обращал на него внимания. Никакого. Курды не знают, как договариваться, они просто не умеют этого делать. Это народ, который вот уже сто лет, с начала двадцатых, находится в состоянии войны. За свой народ и свою землю.
– Надо договориться, – настойчиво повторил Борян. – Я его знаю, он крутой, но он не псих. С ним можно говорить.
Курды перебросились парой слов, один из них перекатился, залег на насыпи.
– Вы идете, да.
Борян просто еще не понял: он – лишний. Он никому здесь не нужен, и его жизнь ничего не значит. Он ни на грамм не проявил себя как командир, способный помочь выбраться из больших неприятностей, как вождь и как мужчина. И значит, для курдов он значил меньше, чем ничего. Все равно что грязь под ногами.
Один из курдов что-то выкрикнул и побежал, в то время как другой открыл огонь на прикрытие.
Дальше все произошло мгновенно. Огонь открыли с двух точек: из населенного пункта и откуда-то из болот. Из болот – близко, и из чего-то достаточно мощного. Курд, который пытался перебежать, споткнулся и рухнул на бегу лицом вперед. Второй упал назад, за машину. Брызнула кровь.
– Ты, козел, что ты делаешь? Надо договориться с ним!
Курд с искаженным от боли и гнева лицом сунул руку в карман и достал гранату. Выдернул чеку.
– Курдистан или смерть!
– Ах, ты! – крикнул по-русски Борян и вскочил на ноги. Что настигло его первым – осколки разорвавшейся гранаты или еще две пули – знает только шайтан.
* * *
И мы выбрались из здания, идя, как два чертовых педика на фестивале. Снайпер ФБР мог бы и попробовать, только с очень хорошей болтовой винтовкой. Не с «СВД».
И даже до половины пути мы дошли.
– Руки в гору!
По тому, как застыло лицо американца, я понял – нет, ни хрена не шутка. Не доверяя ему, я не дал ему оружие и теперь расплачивался за это. Контролировать триста шестьдесят градусов я не мог. И никто не мог.