– Харам, – сказал я, показывая на бутылку.
Подполковник в ответ показал на потолок.
– Аллах не видит. Значит, и харама нет.
Я попытался встать, но как-то неудачно. Только задел ногой пустую бутылку, и та, звякнув, покатилась по полу.
– Э, э, э…
Я плюхнулся обратно на стул и понял, что мы уже давно пьем и как минимум одну бутылку прикончили. Но в голове еще оставалось место мыслям.
– Что ты, какого черта ты здесь делаешь?
– Не упоминай. Бедуины верят, что если поминать, то может и прийти.
Мысли ворочались, подобно камням в селевом потоке.
– Это ты.
– Что?
– Ты убил брата Амани?
Подполковник посмотрел на меня неожиданно трезвым взглядом.
– Нет, конечно. Я только приказал.
– Зачем, зачем ты это сделал? Зачем?
– Затем, что это нужно было сделать. Надо было заставить их действовать. Вывести из равновесия. Совершить ошибку.
– Нет.
– Что – нет?
– Все это ерунда. Вы просто не хотите прекращать войну. Войну между собой.
– Войну? – подполковник смотрел на меня иронически. – Да, войну. Войну с предательством в своих рядах. А ты бы мирился с предателями в своих?
Предатели. Война. Справедливое наказание. Аллах. Интересы нации. Изгнанники. Рабы. Сколько зла свершилось от этих простых в общем-то слов. И сколько еще свершится.
– Вы знали, что она работает на Малика?
– А как сам думаешь?
Знали. В мире Востока, который для чужих – непроницаемая стена, от своих не утаишь ничего. Знали.
– Она работала на них с санкции. По крайней мере, сначала. Мы не террористическая организация, кто бы что ни думал. Есть народ. У него есть вооруженные силы. Есть спецслужбы. Мы и есть – спецслужбы этого народа. Народа без государства. Но все это пока.
– А потом?
– А потом было потом, – жестко заключил подполковник. – В какой-то момент интересы расходятся и каждый начинает действовать в своих интересах.
– Так ты…
Я вдруг понял. Он же и меня пришел сейчас убить.
Видимо, на моем лице это понимание отразилось, потому что подполковник вдруг вытащил пистолет и положил на стол между нами. Бутылка, стаканы. Лежащий между ними пистолет. Натюрморт на все сто.
– Не бойся. Я думал, что ты враг. Теперь понял, что нет.
Враги. Сначала он попытался убить меня на стрельбище. Потом.
– Того, что я делал и делаю, – тебе мало?
– Мало, – подполковник еще налил себе. – Мало. Ты должен понять нас – в нашем деле нет сантиментов. У вас – первая по величине страна мира, а у нас нет ничего. Мы ведем борьбу и не можем отступить. Нет места для жалости. Если ты не можешь решить, враг тебе человек или друг, – убей. Лучше еще один мученик, чем еще один враг. Второго Мосаба Юсефа [42] мы допустить не можем.
– А чем тогда твоя борьба отличается от ее борьбы?
Подполковник поставил стакан на стол.
– Я думал, ты понимаешь.
– Расскажи убогому.
– Что ж. Она в душе всегда была фанатичкой. Ей было плевать на народ, на наш народ, о страданиях которого она так красиво говорила. Она радовалась этим страданиям, потому что эти страдания приближали ее мечты. Тот день и час, когда люди ринутся на пулеметы самоубийственной волной. Пусть девять из десяти погибнут, но десятый станет свободным. Мы думаем по-другому. Наш народ невелик, и одному Аллаху известно, сколько его сынов погибло в попытках реализовать безумные мечты. Мы тоже ведем борьбу, но не так, как она. Для нас важен каждый наш человек. А она хотела разжечь пожар и бросить весь народ в топку. Теперь видишь разницу?
Подполковник помолчал и добавил:
– Я думал, ты тоже работаешь на ЦРУ и ведешь войну против нас. Потому и пытался тебя убить. Я ошибался. Прости, брат.
– Пошел вон.
– …
– Я сказал, пошел вон. И не смей больше называть меня братом. Пошел вон.
Подполковник встал. Хотел что-то сказать, но так и не сказал. Просто вышел.
А я еще какое-то время сидел за столом. Потом смахнул бутылку, стаканы, и впервые с 2013 года, с того злополучного взрыва, заплакал.