– Мадемуазель, это дело касается только нас с ней. Хэзел, я ничего не имею против самоубийства в принципе, но твоего допустить не могу. Это значило, что самоубийство Адели стало бы вдвое ужаснее, хотя у нее все же было оправдание: она отчаялась.
– Я тоже.
– У тебя нет причин отчаиваться. Сегодня твой день рождения, и ты получила в подарок красоту, богатство и свободу.
– Перестаньте, мне тошно вас слушать! Как мне забыть то, что я пережила здесь? Как я буду влачить это бремя всю оставшуюся жизнь?
– Кто говорит о бремени? Кто говорит о забвении? Я, напротив, надеюсь, что ты будешь все помнить. Ты уйдешь отсюда, но с тобой останется огромная любовь, которая принадлежит тебе навеки. Это величайшее на свете богатство.
– Эта история – тюрьма, и я всегда буду носить ее с собой. Память о вас будет меня преследовать. Чтобы я освободилась, что-то должно оборваться.
– Да, но не твоя жизнь. Нужно разорвать порочный круг. Покончив с собой, ты не уничтожишь его, а только сделаешь непреодолимым. Твоя подруга права: если тебе действительно необходимо кого-то убить, чтобы вырваться, – убей меня.
– Вы хотите, чтобы я убила вас? Вы в самом деле этого хотите?
– Я прежде всего хочу, чтобы ты не убивала себя. После смерти Адели я пятнадцать лет прожил в аду. А потом встретил тебя и решил, что спасен. Но я все равно человек конченый, понимаешь? Если и ты наложишь на себя руки по моей вине, сколько веков я буду обречен носить в себе эту кровоточащую рану? Если ты вправду испытываешь ко мне хоть малейшую нежность, не убивай себя. Убей меня, это будет наилучший выход.
В голосе старика было что-то завораживающее. Очень ласково и бережно он взял девушку за руку и повернул пистолет к своему виску. Медсестра перевела дыхание.
– Я твой, Хэзел. Если ты нажмешь на спусковой крючок, и для тебя и для меня свершится справедливость. Ты отомстишь за Адель, ты отомстишь за пять лет твоей неволи. А для меня это будет доказательством того, что ты нашла в себе силы жить и что я не погубил свою душу, дважды убив мою единственную любовь.
Наступило долгое молчание. Франсуаза зачарованно смотрела на них. Никогда еще молодая девушка не была так хороша, как в ту минуту: рука с пистолетом у виска Лонкура, в глазах хмельной кровожадный блеск. Капитана же совершенно преобразила сила безумной любви, озарившей его изрытое морщинами лицо, – и в какой-то миг зрительница поймала себя на мысли, что, наверное, все же упоительно быть любимой таким человеком.
Он выпустил запястье девушки, и теперь их соединял только пистолет. И тут старик сделал нечто удивительное: прижался к стволу губами, не взял его в рот, как жертва, облегчающая задачу палачу, а приник к стальному дулу исполненным любви поцелуем, как будто оно было губами его любимой.
– И все же лучше меня не убивать, – произнес он наконец.
– Ну вот, теперь он струсил! – возмутилась медсестра.
– Если иметь в виду мои интересы, мне было бы в тысячу раз лучше умереть. Ты уедешь, и жизни мне не будет. Однако, если вдуматься, умоляя тебя выстрелить, я веду себя как последний эгоист: мне – вечный покой, тебе – полиция. Мне бы не хотелось, чтобы ты подвергалась преследованиям.
– Мне наплевать на полицию, – проговорила девушка влюбленно.
– Ты не права. Спокойствие не имеет цены. Мне так важно знать, что ты счастлива.
– Все это вздор! – воскликнула зрительница. – Вы пощадите его, а он найдет третью жертву и будет говорить ей, что она – ваша реинкарнация.
– Если ты думаешь, что она говорит правду, убей меня.
– Я не думаю. Я думаю, что она вас не понимает.
– Я хочу прежде всего, чтобы ты освободилась от воспоминаний обо мне. Если ты убьешь меня, я никогда не уйду из твоей памяти. За мою долгую жизнь мне случалось убивать людей. Я знаю, что убийству присущи странные особенности. Лишение жизни мнемотехнично: из всех, кого я знал когда-то, лучше всего я помню именно тех, кто по тем или иным причинам принял смерть от моей руки. Ты убьешь меня, думая, что сможешь освободиться, а между тем само это деяние навеки запечатлеет меня в твоей памяти.
– Вы всегда в моей памяти. Вы и есть моя память. Мне не нужно убивать вас для этого.
– Да, но сейчас у тебя есть выбор между сказочным воспоминанием и неотвязными угрызениями совести. Первое сделает тебя навсегда сильной, второе отравит всю жизнь. Я знаю, что говорю.
– Если я не убью вас, что с вами станется?
– Об этом не беспокойся.
– А что будет со мной без вас?
– Судьба послала нам замечательную покровительницу, которую ты любишь и которая любит тебя: она будет твоей старшей сестрой, благоразумной соразмерно твоему сумасбродству, сильной соразмерно твоей слабости, мужественной и – что составляет в моих глазах главное ее достоинство – исполненной ненависти к будущим охотникам, которые на тебя найдутся.
– К прошлым тоже, – насмешливо ввернула медсестра.
– Вот видишь? Она просто чудо.
– Вы покинете Мертвый Предел?
– Нет. Здесь для меня все полно тобой. Я буду сидеть на берегу, смотреть на море и думать о тебе. И мне останется лишь переступить предел смерти.
Девушка никак не могла опустить пистолет, словно это металлическое продолжение ее руки было пуповиной, все еще связывающей ее с Капитаном.
– Что мне делать? Что мне делать? – твердила она, встряхивая своими роскошными волосами.
– Доверься мне: мне понадобилось семьдесят семь лет, чтобы проявить благородство, но сейчас это свершилось.
Старик взял девушку за руку, вынул пистолет из ее пальцев и подал его Франсуазе в знак своей искренности. Обезоруженную руку он покрыл поцелуями.
Потом он вручил Франсуазе Шавень конверт:
– Здесь мое завещание и адрес моего нотариуса. Уладьте все сами, я полагаюсь на вас. И благодарю Меркурия за встречу с вами.
Капитан повернулся к своей питомице и дал ей другой конверт:
– Ты прочтешь это, когда доберешься до материка.
Он сжал ее в объятиях. Взял любимое лицо в ладони и смотрел на него и не мог насмотреться. Девушка сама приблизила губы к его губам.
Подруги сели на катер. Младшая, бледная как полотно, не сводила глаз с удаляющегося острова. Старшая, сияющая, глядела на приближающийся берег.
Франсуаза сразу же уехала в Танш, чтобы увидеться с нотариусом Капитана.
Девушка села на берегу, взглянула на море и вскрыла конверт, который дал ей опекун. В нем было короткое письмецо.
Хэзел, любовь моя!
Всякое желание – дань памяти. Всякая любимая – реинкарнация умершей неутоленной любви.
Ты и мертвая и живая.
Твой навсегда