— Помнишь, как Ван Холл рассказывал про Планету X? — спросил наконец он.
Как же? Забудешь такое… Правда, лично я считала, что это бред. Что Ван Холл совсем не похож на человека, способного выкинуть миллиарды на то, чтобы проникнуть в сказку. Хотя кто его знает, может, как раз это ему и хочется. Когда у тебя есть все, ты начинаешь хотеть странного.
— А может… — Дрюпин почесал головой. — Может, он тогда не врал?
Да. Когда у тебя есть все, начинаешь мечтать о странном.
— И как чтение? — поинтересовалась Пара.
Она сидела на подоконнике и смотрела вниз, на город, лежащий под холмом. Город едва проглядывался за дождем, то выступая из воды серыми громадами многоэтажек, то исчезая за водопадами, и тогда начинало казаться, что дом стоит на острове, омываемом серым океаном.
— Чтение? — Зимин прилип к окну лбом. — Ничего. Немного безнадежности в дождливый день. Половину, наверное, прочитал. Увлекся, знаешь ли. Вообще, надо признать — автор весьма удачно под мой стиль подделался. Имя только исковеркал.
— Как это?
— У меня Сирена. А тут…
Зимин похлопал тетрадью по колену.
— Тут Сирень.
— Забавное имя.
— Забавное, — согласился Зимин. — Мне нравится. Вообще то, оно мне нравится гораздо больше, чем Сирена.
— Мне тоже больше нравится. Сирена это что то… Древнегреческое, мрачное, демоническое. А Сирень — это наше.
— Угу.
— Не надо недооценивать графоманов, — сказала Лара. — В них тоже может быть польза.
Зимин кивнул.
Лара приложила к стеклу щеку и снова стала глядеть на город.
Окно было большое, как в старых домах, только расположено низко от пола и не забрано рамой. В окне можно было встать на ноги и только кончиками пальцев дотянуться до верхнего откоса. Из за этого окна Зимин квартиру и купил.
Потому что окно сразу понравилось Ларе. Она даже заказала особо широкий подоконник, чтобы не только сидеть, но и при случае спать можно было. И чай вскипятить. И вообще, высота — это прекрасно, говорила Лара. Человек испокон веков к ней стремился, воздвигал башни и небоскребы, старался.
Зимин такой любви к высоте не разделял, но окно нравилось и ему, особенно вечером, на закате. Солнце садилось ровно напротив, на фоне оранжевого неба чернела городская линия, солнечный диск расслаивался в двойных стеклопакетах и от этого за окном опускались за горизонт фантастические два солнца — побольше и поменьше. Зимин смотрел и всегда ощущал себя на другой планете.
— Сирень… — Лара понюхала тетрадку. — Все таки интересно, почему такое имя? Сиренью не пахнет вроде.
— Я сам хотел, если честно… В черновиках «Беовульфа» у меня была Сирень. Редактору не понравилось, пришлось поменять на Сирену.
— Зря.
— Зря.
— Слушай, Зима, ну а почему все таки Сирень, а?! Погоди, дай угадаю. В твоем классе училась девушка, и у нее была кличка Сирень, так? Из за фиолетового цвета лица, правильно? А фиолетовый цвет лица у нее случился оттого, что ее мама работала на прядильной фабрике, и они выпускали джинсовую ткань. И вот однажды мать взяла свою дочь с собой, потому что бабушка, присматривающая за девочкой, отправилась на внеплановую спевку хора ветеранов сцены. Девочка пошла с мамой на фабрику и там уронилась в чан с индиго. Спасти ее удалось, но после окунания она приобрела устойчиво–фиолетовый цвет кожи. А так ее звали по–простому, Глафира. Или нет, ее звали Эсмеральда, в честь Виктора Гюго. Как?
Лара рассмеялась своей выдумке, сдвинулась чуть к краю подоконника и приложилась к стеклу другой щекой.
— Нормально, — оценил Зимин. — Есть способности.
— Или так, — продолжала фантазировать Лара. — У девочки был глубокий мощный голос, и мама хотела, чтобы ее дочь стала оперной певицей. Поэтому она и записала ее в хор ветеранов сцены… То есть в хор подростковой студии «Колокольчик», конечно. Девочка пришла на занятия хора и стала петь, да так, что многие вокруг впали в странное состояние сознания, стали как будто зомби. И с тех пор девочку стали называть вот как раз Сиреной. Или Сиренькой, если уменьшительно–ласкательно.
— Тоже неплохо. Но на самом деле все проще.
— Опять кладбище, что ли?
— Ага. К бабушке ходил. Иду, иду, а потом вдруг вижу — Сирень Александровна. Могилка, кстати, ухоженная вполне, нормальная. Все просто.
— Ясно, — усмехнулась Лара. — Ты, как всегда, в своем кладбищенском репертуаре. А я, кстати, тоже, наверное, умею книжки сочинять, в этом ничего сложного нет. Может, мне стоит бросить поиски своей дурацкой работы и начать ваять нетленку, а?
— Попробуй.
— Подумаю. Хотя это, наверное, дико скучно, будем на пару сидеть дома, клацать по клавишам. Тоска. Потом еще убьем друг друга из за творческих разногласий.
Лара поправила подушку и повернулась на правый бок, стала смотреть на дождь.
Она вообще любила на подоконнике жить, Зимин для нее специальный матрас даже купил, на липучках, чтобы не соскакивал. Чтобы можно было даже спать здесь иногда, в дождливые дни. Впрочем, в остальные дни Лара тоже любила на подоконнике валяться, с подушкой, с пледом, с книжкой.
За окном стемнело. Город окончательно утонул в льющейся слякоти, лишь иногда ветер, прилетавший с озера, разрывал воду, и в просветах казались желтые городские огни. Зимин хотел включить верхний свет, но передумал, потому что так было красиво. А еще красивей здесь будет зимой, подумал он. Так же темно, но в стекле будет отражаться украшенная елка, она как бы повиснет в пустоте, вместе со звездой и старинными игрушками.
В руке у Лары поблескивал полированный нож, она ковырялась им в тетради, пыталась разрезать переплет.
— Ты что делаешь? — спросил Зимин.
— Не знаю пока. Мне показалось, что здесь обложка слишком толстая. Зачем такой тетрадке такая толстая обложка?
Зимин не ответил.
— Знаешь, я совсем случайно заметила, гляжу — сбоку листик задрался, ну, я и решила поглядеть. Задняя обложка совсем обычная, а передняя толстая, будто склеенная. Такого ведь не бывает просто так…
— И что ты по этому поводу думаешь? — спросил Зимин.
— Ничего пока не думаю…
Лара продолжила изучать тетрадь.
— Так и знала, — Лара подцепила кончиком лезвия тетрадную обложку, дернула. — Тут тайник, между прочим.
— Тайник? — переспросил Зимин.
— Угу.
— А в нем карты сокровищ, — устало предположил Зимин. — Или лучше нет — карта порталов в измерение X! Реальность трещит по швам, Лариска! Пойду, приму мятных капель.
— Не называй меня Лариской, — Лара показала Зимину кулак. — Мятных капель мне тоже можешь притащить. Только со льдом.