– Это ворона. Видите, у нее серое туловище, а голова, крылья и хвост – черные. А ворон – однотонный. Полностью черный. Разные виды, да.
– Разные? Хотите сказать, ворон и ворона – не одно и то же?
– Мне кажется нет.
– Значит, разные виды, – мужик ненадолго задумался. – А как в таком случае зовут супруга вороны? Тоже ворона? Или, все-таки, ворон? Или – ворон, с ударением на последний слог?
– Ворона. Только мужского рода, – Вересня уже стали утомлять эти бесплодные натуралистические изыскания. – А вы здесь живете?
– Разве я живу? Жизнью это не назовешь.
– Понятно. Вообще-то я другое имел в виду. Вы живете в этом доме?
– А что? – насторожился орнитолог-любитель.
– О Николае Лапоногове, актере, ничего не слышали?
– А что?
– Я его ищу.
– Зачем это он вам понадобился? Роль хотите предложить?
– Поговорить хочу.
– О роли?
– Почти. Не знаете, где его найти?
– Нигде. Умер Николай Лапоногов. Кончился. Весь вышел.
Что ж, все самые худшие опасения Вересня подтвердились и едва возникшая ниточка оказалась оборванной. А ниточка эта была важной, – подсказывала Боре интуиция. И что делать теперь?
– Давно он умер?
– Давненько. Положа руку на сердце, умер он не своей смертью. Убили его.
– Бытовуха? – соскочил на профессиональный сленг Вересень. – Зарезали по пьяной лавочке?
– О, если бы! – мужик повернулся к следователю и картинно воздел руки к небу. – Театральная жизнь, вот что его убило. Коллеги-завистники, бездарные режиссеры. И духота, духота! Унылая провинциальность мысли. А ведь он мог Гамлета играть! Макбета! И играл. И как играл! «Я смею все, что смеет человек! И только зверь на большее способен!»
Произнеся последнюю реплику, мужик чудесным образом преобразился. Он расправил плечи и как будто стал выше ростом. И Вересню на секунду показалось, что на груди мужика блеснула тяжелая геральдическая цепь.
Ворона, до сих пор спокойно сидевшая на контейнере, закаркала и захлопала крыльями. А потом сорвалась с места и, сделав круг почета на мужиком, улетела прочь. Это стало достойным завершением мизансцены.
– Лихо, – только и смог выговорить Вересень.
– «Золотая маска» 1999 года.
В ушах Бори сами собой зазвучали слова вахтерши Серафимы Никифоровны: «Актер слишком много шуму производит. На себя одеяло тянет, даже когда не на сцене. Речь поставленная. «Подает себя», как у нас говорят». И тогда его посетило неожиданное откровение:
– Послушайте. А ведь Лапоногов – это вы.
– Умер я! Умер!
Уже усеян
земной мой путь листвой – сухой и желтой.
Вересень пожал плечами:
– Ну, как хотите. А на вопросы отвечать все равно придется.
– Вы новый участковый, что ли, дражайший? – артист высшей категории вышел, наконец, из образа и уставился на Вересня.
– Не совсем. Но по тому же ведомству.
Лапоногов дернулся и попытался отпрыгнуть к помойке, но Вересень перехватил его за рукав.
– Стоять!
– Стою.
– У меня только пара вопросов. Оперативно ответите – оперативно отпущу.
Все так же придерживая лауреата «Золотой маски» за рукав, Боря достал фотографию Марины Даниловой и сунул снимок ему под нос.
– Знаете ее?
– Пятьсот рублей.
– Не мелковато для Макбета?
– Тысяча, – тут же поправился Лапоногов.
– Хорошо. Знаете ее?
– Бездарность, как и все остальные.
– Марина Данилова?
– Она. Я ее Махой зову. Махой одетой, не путать с Махой обнаженной. Застегнута на все пуговицы… В эмоциональном плане, понятно. Искры не высечь, сколько ни бейся. Затевались с ней спектакль делать, но разве с бездарностями можно сработаться?
– Что за спектакль?
– «М. Баттерфляй». Или нет… «Любовь под вязами». Или нет? С такими бездарностями даже водевиль Лабиша не осилить. Жалкие людишки без шекспировского размаха!
– А кто еще… затевался?
– Приятель ее.
– Фамилия приятеля.
На челе артиста высшей категории отразилась нешуточная игра страстей.
– Тысяча, – заныл он. И добавил. – Пятьсот. Тысяча пятьсот.
– Да вы не Макбет! – поразился Вересень. – Вы Шейлок [17] какой-то!
– Тысяча пятьсот, – продолжал стоять на своем Лапоногов.
– Черт с вами. Фамилия приятеля.
– Рупасов. Денис Рупасов. Такой же бездарь, как и Маха. «Similis simili gaudet», – говорили древние. Подобное тянется к подобному, вот и нашли друг друга…
– Данилова и этот… Рупасов… близкие друзья?
На этот раз такса не изменилась – полторы тысячи за вопрос.
– «Она любима, любит и страдает, но жадный рок несчастную терзает», – почти пропел Лапоногов.
– Понятно.
– Я могу получить свой скромный гонорар, дражайший? Или интересуетесь еще чем-нибудь?
– Пожалуй, этого будет достаточно.
Вересень порылся в карманах, извлек на свет божий мятую купюру в сто рублей и протянул ее Макбету-Шейлоку.
– Все, что есть. Извини, приятель.
– Все? – на глаза Лапоногова навернулись слезы. – Обманули бедного артиста?
Чтобы избежать неприятной сцены, Боря сдал назад и, не оборачиваясь, заспешил к выходу со двора. Вслед ему неслось монументально-горькое:
– Нет в Датском королевстве подлеца,
Который не был бы отпетым плутом!..
…Побывав еще в нескольких местах, Вересень вернулся домой только к половине девятого. Мандарин встретил его недовольным ворчанием, после чего отправился на подоконник и просидел там минут десять, демонстративно отвернувшись от хозяина и время от времени подрагивая хвостом. Чтобы хоть как-то привлечь внимание дурацкого парня, Вересень достал из пакетика, принесенного накануне капитаном Литовченко, лакомство. И постучал пахнущей рыбой палочкой по столу.
– А вкусняшку? Не?
Мандарин даже не сдвинулся с места и не повернул головы. Только хвост заработал быстрее.
– Ну, у тебя характерец, – пробормотал Вересень. – Давай по-хорошему. Я, между прочим, не гулял. Занимался делом. И потом… Я тебе предупреждал с самого начала. О работе. Бывают дни, когда ее невпроворот. И с этим придется смириться. Эй?