В тот раз Сесилия, шагая через кварталы, навсегда оставшиеся для нее «новыми домами», заметила Джаспера, шмыгнувшего с тремя мальчиками его возраста в переулок, ведущий к железнодорожному мосту. Девятилетний Джаспер был широкоплечим темноволосым крепышом, притом довольно хорошеньким. Его карие глаза отливали странным фиолетовым цветом.
С точки зрения миссис Дарн, то, что этот ребенок настолько не походил на своих родителей, было лишь странной игрой природы. Ничего другого ей в голову не приходило. С присущей ей добродетельностью бабушка принялась размышлять о том, как это мило, что у внука есть товарищи его возраста, с которыми он может поиграть во время каникул, а то, когда он жил с Тиной в том кошмарном блочном доме в Уолворте, об этом не могло быть и речи. Она предавалась таким размышлениям, пока не поравнялась с просветом в ограде, где прежде были ворота «Школы», и ее взгляд неудержимо не потянуло вверх, к колоколу. Должно быть, именно школьный колокол надоумил ее, что каникулы еще не начались. Почему же Джаспер не на занятиях?
Сесилия собиралась уже войти в дом, когда дверь его распахнулась, и на пороге показалась та самая Алиса, с которой они вместе слышали звук взрыва. Квартирантка Джарвиса была одной из самых красивых женщин, которых когда-либо встречала миссис Дарн. Она напоминала ей портрет Марии Замбако кисти Берн-Джонса, любимой картины ее отца, висевшей в холле их дома в Хендоне. Она досталась Эвелине еще в те времена, когда картины этого художника стоили сущие гроши, и один только бог знает, что сестра с ней сделала. У Алисы была такая же лебединая шея, грациозная фигурка и мягкие полные губы, как у женщины на портрете, только волосы были не рыжими, а каштановыми.
– Здравствуйте, я только загляну в комнату Тины, – сказала она Алисе.
Сейчас в «Школе» было куда чище, чем во времена, когда там располагалась коммуна. Все выглядело, в общем, не так уж и плохо, а неприятный запах исчез. Откуда-то доносился шум, источник которого Сесилия никогда не могла понять, но как-то не хотела никого спрашивать о его происхождении. Это был какой-то скрип, похожий на крик птицы в зоопарке. В этом доме даже во времена коммуны миссис Дарн всегда робела. Пожилая женщина старалась передвигаться как можно тише, не задавать лишних вопросов и ни во что не вмешиваться. Она чувствовала, что буквально не находит здесь себе места. И это еще было мягко сказано! Может быть, отчасти из-за возраста – а она по всем стандартам была уже далеко не молода – или из-за привычной одежды: серой твидовой юбки, зеленой блузки от «Виелла», серо-зеленого кардигана в клеточку, чулок, туфель-лодочек, напудренного носа, тонких напомаженных губ и перманента в волосах.
В коридоре ей навстречу попался мужчина, который вечно вонял каким-то гнилым мясом. Сесилия отлично помнила дни, когда холодильники еще считались роскошью – у них дома он появился только в 1952 году. В те годы она, как сейчас, ощущала запах куска мяса, если его неосмотрительно покупали в пятницу для воскресного обеда. Так вот, этот мужчина пах именно так. Он сказал ей: «Привет», и миссис Дарн пожелала ему доброго утра, подумав, не болеет ли он чем-нибудь опасным.
Она постучала в дверь Тины. Было десять минут первого. Сесилия всегда старалась заходить к дочери уже после полудня, так как не хотела видеть ее в постели. Заставая Тину спящей, миссис Дарн ни словом, ни жестом не выказывала недовольства, а просто присаживалась к ней на кровать и несколько минут болтала о пустяках, как будто они вдвоем сидели на диване. Если же Тина была уже на ногах, то она воображала, что дочь – совершенно нормальный человек, а она сама – хорошая мать.
Сегодня, к ее удовольствию, Тина не только проснулась, но даже хлопотала по хозяйству. На старой грязной кухне, стены которой были выкрашены еще при Эрнесте и Элизабет в далеком 1926 году, она стряпала торт ко дню рождения Бьенвиды. Миссис Дарн на такой кухне не позволила бы себе даже очистить картофелину. Впрочем, она ни за что не призналась бы в подобных мыслях. Сесилия не удивилась бы, увидев дочь в джинсах, свитере или футболке, но сегодня поверх них на ней был лоскутный фартучек, один из тех, которые шила сама миссис Дарн и дарила девушке, в надежде, что та когда-нибудь ими воспользуется. Это зрелище доставило ей огромную радость.
Работало радио. Исполнялось там что-то совершенно непонятное: скорее, это напоминало не песню, а какие-то вопли. Еще откуда-то сверху доносилась музыка – похоже, играли на скрипке. Из подвала время от времени слышались удары молотка. Как только гостья села, то сразу же почувствовала «землетрясение» – прошел поезд.
– Ты куда сейчас? – спросила Тина, дотронувшись испачканными в муке пальцами до рукава Сесилии.
– Мы с Дафной обедаем в «Эвансе», – ответила ее мать, превозмогая стыд при упоминании имени подруги.
– Господи, вы до сих пор туда ходите? А помнишь, когда я была маленькой и мы с тобой пошли туда, меня стошнило в лифте?
Сесилия помнила. Слово «маленькая» навело ее на мысль о внуке. Навещая Тину, она всегда старалась формулировать свои вопросы так, чтобы они не выглядели вопросами.
– Наверное, Джаспер был немного бледен сегодня утром, и ты на всякий случай не отправила его в школу, – сказала она небрежно. – Что же, я рада, что он почувствовал себя лучше и смог отправиться погулять с друзьями.
Едва она договорила, как ей показалось, что слова прозвучали ехидно, обвиняюще и саркастически, хотя ничего такого пожилая дама не хотела. Просто она надеялась узнать кое-что и не выглядеть при этом критиканкой. Но, слава богу, как бы ни прозвучала эта фраза, Тина поняла ее правильно и рассмеялась.
– Может быть, им разрешают уходить на обед? – предположила Сесилия, догадавшись, что внук вовсе не болел и утром был отправлен учиться.
Но стоило ей произнести эти слова, и она тут же сообразила, что видела Джаспера еще до полудня, когда для обеденного перерыва было рановато. В любом случае, как бы там ни было, ее внуки посещали школу на Вест-Энд-лейн, а до нее было добрых пятнадцать минут ходьбы. Впрочем, о своих соображениях по этому поводу Сесилия ничего не сказала, наблюдая, как Тина ставит торт в духовку, настолько грязную и закопченную, что это не укладывалось у миссис Дарн в голове. Гостья молча ожидала ответа на прямой вопрос, которые задавала так редко. Но она уже почти забыла, о чем спрашивала, когда дочь наконец отозвалась:
– Ой, да эта школа просто кошмар! Они там вообще все им позволяют и совершенно не следят за детьми. Джаспер и Бьенвида ненавидят ее, а я… что я могу сделать? Учителя вечно бастуют, но я этих бедняг не виню.
Все эти ужасные, с точки зрения Сесилии, вещи дочь произнесла совершенно безмятежным тоном.
Наверное, на ее лице отразилась тревога. Тина, вновь весело рассмеявшись, положила руки на плечи матери, обняла ее и сказала, назвав ее так, как та особенно любила и втайне всегда надеялась услышать:
– Не волнуйся, мамулечка, с детьми все будет в порядке, они – такие же, как и я. А сейчас иди на обед с тетей Дафной и поцелуй ее за меня.
– Ты всегда можешь вернуться жить ко мне, Тина, – сказала миссис Дарн, поднимаясь. – Ты ведь это знаешь, правда? Ведь это и твой дом тоже.