— Сань, ну ты уж вообще… Еще хлыстик возьми, посеки себя по мягким местам… Что значит — не пришей кобыле хвост? Ты же мать, не забывай! А если мать, то и претендуй по праву на проявление всяческого уважения! Именно уважение бедная Лада и пытается все время тебе демонстрировать, уж как умеет! А ты нос воротишь! Нехорошо, Сань! Делать тебе нечего, вот и придумываешь себе проблемы! Ой, да если бы у меня… Если бы я… Дура ты, Саня, уж извини за грубость!
— Эй… Ты чего разошлась-то…
— Да ничего! Это я так, прости… Наверное, ты мне просто под руку попала. Настроение ужасно злое.
— А на кого ты злишься? На Колю?
Тишина в трубке. Вздох. Опять тишина.
— Эй, Кать… Ты где?
— Да здесь я, здесь…
— Что случилось-то, Кать?
— Да я и сама ничего не пойму, Сань… Как-то вдруг… опрокинулось все с ног на голову.
— В смысле?
— Да в том и смысле… Коля уже четыре часа подряд на звонки не отвечает. Представляешь? Пропадает куда-то. И вчера, и третьего дня… А я ж не привыкшая к такому, Сань. Раньше такого вообще не было.
— Ой, не смеши! Ты что, вздумала ревностью поразвлечься? С Колей? Ой, не смеши…
— А ничего смешного тут нет, между прочим. Говорю же — раньше такого вообще не было. Никогда. Чтоб четыре часа…
— Так он на совещании сидит, наверное! На работе!
— В девять часов вечера? На совещании?
— Кать… Ты что, правда ревнуешь? С ума сошла, Кать?
— Нет, я не ревную, я беспокоюсь по-человечески. Лишь бы живой был, а все остальное… Если даже и загулял мужик… Подумаешь, и пусть погуляет… Должен же и он когда-то, чтоб седина в бороду. Чего он у меня, хуже других?
— Нет, ты это серьезно? То есть… Если седина в бороду все-таки грянет, даже ревновать не станешь?
— А что? И не стану!
— Не ври. Ты ж любишь своего Колю больше жизни. А когда любят, всегда ревнуют. Помню, как мне Арина сказала… Я, говорит, Леву совсем не ревновала, потому что совсем не любила… Понимаешь? В первом случае — совсем, и во втором — совсем…
— Да соплячка твоя Арина, чтоб ее со мной сравнивать! Подумаешь, не ревную, потому что не люблю! Эдак-то каждая может! А ты попробуй так сильно любить, чтобы даже ревность любовью перешибить… Чтобы наоборот… Не ревную, потому что люблю…
— Да знаю я, знаю, Кать, на какие ты духовные подвиги способна. Знаю, как ты Колю своего любишь, чего мне-то рассказываешь!
— Да, Сань, люблю. И не поймешь, что это такое — то ли счастье, то ли испытание. Знаешь, мне иногда кажется, что моя любовь, она… Она как спелый гранат… Сверху все твердой некрасивой коркой обросло, а внутри сок свежий, терпкий, красный, как кровь…
— Ух ты! Ну, Кать, даешь! Обалдеть прям! Поэтесса! Ахматова вместе с Цветаевой!
— Да сама ты Ахматова! Все бы хихикала только. Ничего больше тебе не скажу!
— Прости… Прости меня, дуру глупую!
— Ладно, проехали. Про капустку не надо сейчас, ага? Не смешно уже. Расскажи лучше, как там наш Гришенька… Переживает, наверное? Как ему все объяснили-то?
— Конечно, переживает. Серьезный стал, молчаливый. Даже вопросов никаких не задает. А сама я боюсь эту тему ворошить… Только твержу ему, как попугай: «Я люблю тебя, Гришенька… Я всегда-всегда буду любить тебя, мой милый…» А сама чуть не реву! А он, знаешь, так серьезно головой кивает в ответ, будто просит — давай, бабушка, повтори еще раз…
— Ну, нагнала слезу! А если без сантиментов? Что там за мужик у Арины, ты его видела?
— Да, видела. Парень как парень, чем-то даже на Леву похож. И родителей его видела, мельком, правда. Такие, знаешь… Холодно вежливые, очень сдержанные в эмоциях. Дальше пуговиц не пускают.
— А чего им тебя дальше пуговиц-то пускать? И за вежливость спасибо скажи. Все правильно.
— Ну да… А за Гришеньку они, я смотрю, рьяно взялись, расписали ребеночка по полной программе, ему и вздохнуть, бедному, некогда. Что-то вроде системы «все включено» — и музыка, и спорт, и английский… Хорошо хоть по воскресеньям мне выдают, и то не всегда. Мне кажется, он очень устает… Бледненький такой стал, худенький…
— Ну, запричитала! Радоваться надо, а ты причитаешь! И хорошо, что ребенок в таком ритме живет! Пусть привыкает!
— Кать, ну что ты говоришь… А любить когда? Ребенку же еще любовь нужна…
— Так это и есть любовь! Не сюсюканье и не сказки на ночь, а любовь-адаптация! Чтобы сложилась привычка к определенному ритму жизни! А как же? Кстати, я давно тебе говорю, Сань, что в педагогике ты ни хрена не понимаешь… Балуешь много, сюсюкаешь, а это неправильно, Сань! Взять хотя бы нашу соседку по площадке, Люсю, у которой четверо детей… Так вот она, например…
У-у-у… Все, понесло Катьку. Сейчас лекцию по педагогике прочтет на примере Люсиных зверских методов воспитания. И перебить нельзя — обидится. Да, надо смириться и молча слушать. Потому что за этой лекцией Катькино бездетное горе стоит и машет кулаком — если, мол, назвалась подругой, терпи. Смирись и терпи. Это всего лишь Катькина неуклюжая сублимация, от тебя не убудет…
Однако недолго пришлось терпеть — Катька вдруг прервалась на полуслове, словно учуяла подвох в ее молчаливом смирении. И живенько перескочила на другую тему, более для диалога приемлемую:
— Слушай, Сань! А ведь званый вечер — это серьезно! Тебя ж Лада с родителями знакомить будет, как я поняла! А кто они, родители? Чем занимаются?
— Понятия не имею.
— Наверное, не из простых, если дочке квартиру купили.
— М-м-м… Да, Кать. Наверное, они из сложных.
— А вот зря смеешься, между прочим! Откуда ты знаешь, как оно дальше будет? Может, и впрямь дело до свадьбы дойдет? Нет, Сань, это дело на самотек пускать нельзя ни в коем случае. В общем, тебе надо предстать, Сань…
— Что? Что мне нужно сделать?
— Предстать! Ну, то есть выглядеть правильно, не абы как!
— А в чем… предстать? Бриллианты напрокат взять?
— Нет, зачем… Хотя брюлики тоже бы не помешали… А что ты на себя хочешь надеть, например?
— Да я, собственно…
— Ну-ну, вот только не надо сейчас этого, ладно? Мол, мне все равно, да какая разница… Есть разница, Сань! Что ты мне ни говори, а встречают все равно по одежке! И провожают по одежке! Так что не вздумай на это дело рукой махнуть, поняла? А главное, хлыстик дома оставь, когда на этот званый обед пойдешь… И плечи расправь, и духовные достоинства в себе выпучи, замешай пожирней и погуще.
— О, как ты красиво про достоинства-то… Выпучи, главное! Пожирней и погуще! Все-таки поэтический талант не спрячешь, так и прет наружу! Было бы и мне чего выпучивать…
— А хочешь, я тебе свое синее платье дам? Хотя — куда тебе… Ты ж в нем утонешь… Эх, меня бы туда, на этот званый обед, вместо тебя! Уж я бы им показала кузькину мать!