— А если бы действительно… Ну, клеилась? Тогда чего? Машка тебя убила бы?
— Не знаю. Убить, может, и не убила бы… Но разборка бы точно была покруче этой. Машка, она ж такая. Она все что угодно может сделать. И эти, шавки ее… Танька, Лизка и Дашка… Что она скажет, то они и делают…
— Ага. Четыре звереныша — уже сообщество. Ладно, так и запишем, понятно. И даже искать не надо — все из одного класса, очень хорошо.
— А чего хорошего-то, тетенька? Не поняла…
— Так твои родители, наверное, пойдут в милицию заявление писать? То бишь в полицию? Кстати, дай-ка мне телефон мамы или папы, я позвоню…
— Не, не надо звонить. Тем более папе.
— Почему?
— А от нас папа свалил, давно еще. А мама снова замуж вышла. Ну, не совсем чтобы замуж, а так… Жила с одним дядькой. А он узнал, что она рожать собралась, и тоже свалил. Теперь мама в декрете с моим братиком сидит, ему всего три месяца.
— Понятно… Значит, она дома сейчас?
— Да, дома должна быть… Да вон она, отсюда видно, как белье на балконе развешивает. Вы, тетенька, лучше к маме не ходите, ладно? До подъезда меня проводите, а там уж я сама…
— Нет уж, извини, вместе к твоей маме пойдем. Тем более мне тоже себя в божеский вид привести надо, я вся в крови…
— А что, Машка и вас?..
— Нет, что ты. Это я в твоей крови испачкалась, пока тебя поднимала. А что, Машка и меня могла ударить?!
— Не знаю, тетенька. Вообще, когда Машка озвереет, у нее не задержится. Тем более они вчетвером… Собачку же вон ранили…
— О господи милосердный, что же это… Ой, да у меня и ветровка вся в ржавчине! Мне ж еще по городу потом идти, куда я в таком виде? Хотя бы на полчаса твоя мама может мне кран с водой в пользование предоставить?
— Что ж, пойдемте…
Поднялись на второй этаж, девочка протянула руку, долго держала палец на кнопке звонка. Наконец дверь отворилась, явив рассерженное женское лицо, относительно молодое, но плохо ухоженное.
— Оксанка, совсем сдурела? Чего ты кнопку держишь, я Мишеньку только уложи… Ой, Оксанка… — в следующую секунду прижала женщина ладони ко рту, отпрянув на шаг назад. — Что случилось, что? Что, опять?.. Да сколько можно, Оксана! А это кто с тобой?
— Мам, не кричи. Эта тетенька меня просто домой привела, ей умыться надо. Девчонки меня опять били, а она… Ну, в общем, вмешалась… Там еще Машка собачку убила… Можно я пойду лягу, мам? Голова болит…
— Иди. Иди ложись, конечно. Потом с тобой разберемся, — чуть подтолкнула девочку в спину женщина.
Девочку Оксана, как выяснилось, звали. Обернувшись к Саше, ее мать кивнула приветливо, но весьма настороженно:
— Да вы проходите, проходите… Там, прямо по коридору, ванная. Ой, погодите, я из раковины белье уберу…
Ванная была крохотная, такая же неухоженная, как и сама женщина. Понятно, одна двоих детей поднимает, тут уж не до комфорта.
Саша умыла лицо, попыталась оттереть с ветровки ржавые пятна. Пустое занятие, даже времени терять не стоило, ветровку все равно выбросить придется. Жалко, хорошая вещь. Но не предъявишь же Оксаниной маме ущерб… Тут и без ее предъявлений, по всей видимости, на жизнь едва-едва хватает.
Вышла из ванной, услышала зов, доносящийся из кухни:
— Сюда, пожалуйста! Женщина, идите сюда, у меня тут беда! Пока дверь открывала, рыба на сковородке успела пригореть, представляете? Ах ты зараза… Жалко как…
Из кухни и впрямь несло рыбным духом, дешевеньким, на подсолнечном масле. Минтай, наверное, или вовсе путассу какая-нибудь. Или камбала…
— Чаю хотите? — обернулась к Саше хозяйка от плиты.
— Нет, спасибо. Мне бы воды попить…
— Ага, сейчас. Там, на подоконнике, на подносе, графин с водой. Сами нальете? Стакан там чистый… Да вы садитесь, садитесь! Сейчас я тут разберусь, еще секунду…
Поворошив в сковороде лопаткой, женщина накрыла ее крышкой, убавила огонь, привычным движением руки включила вытяжку. Села напротив Саши за кухонный стол, махнула перед лицом ладонями, улыбнулась смущенно:
— Ничего, сейчас быстро запах рыбы уйдет… А в комнате Мишенька спит, только-только уложила. Трудно с ребенком, от усталости с ног падаю. Еще и Оксанка все время что-то выкомаривает… Что у них там опять? Подрались?
— Не то слово… Как вас зовут, извините?
— Лена.
— А меня — Саша. Так вот, Лена, это не просто драка была. Это было издевательство над вашей дочерью. Я так поняла, они ее не только били, но и хотели, чтобы она ноги целовала у некой Маши… И на лбу хотели слово неприличное написать… Вы как, в милицию не хотите пойти? Или для начала в больницу с дочерью, чтобы побои снять? Я была свидетелем, я все расскажу, что надо и где надо подпишу. Ой, не знаю… Если бы я не проходила мимо… Если бы не вмешалась… Я и еще один мужчина… Даже подумать страшно, что бы могло произойти!
— Да бросьте. Ничего бы не произошло. Знаю я эту Машу как облупленную. И компанию эту знаю. Ну, бьют. Так они всех бьют. Нет, спасибо вам, конечно, большое спасибо… А только зря вы вмешались, по-моему. Сами бы они все выяснили, у них свои разборки, дворовые. Как у всех, как везде.
— Но ее заставляли ноги целовать! Вы что, не поняли?
— Да поняла, почему… Говорю же вам, сами бы девчонки разобрались.
— То есть?! Нет, я вас не понимаю, хоть убейте… Как это — сами? А если бы ее изувечили?
— Ну, так не изувечили же. Ничего, крепче будет. На них сейчас все раны зарастают как на собаках.
— Телесные — да. А душевные?
— Ой, душевные… Какие нежности при нашей-то бедности… Ничего, и душевные зарастут, никуда не денутся.
— Почему же… Рубцы как раз на всю жизнь останутся…
— А кто нынче без рубцов? Все с рубцами живут. Вот я, например… А, ладно, это долгая история… В общем, точно вам говорю, зря вы в эти разборки сунулись. Никому от этого пользы нет. И себе, смотрю, дорогую вещь испортили, и Оксанке лишние проблемы создали.
— Я? Проблемы?
— А как вы думали? У них сейчас так! Если взрослые вступаются, отвечает тот, за кого вступились. Законы у них сейчас такие. Лучше не соваться. Понимаете меня?
— Нет. Нет, хоть убейте! Да как же так, Лена? Ведь это ваша дочь! Да мать вы или кто, Лена?!
Последний вопрос прозвучал на высокой ноте, рассыпался, как звон колокольчика. Саша даже задохнулась немного, переживая отчаянную эмоцию.
А вот у Лены на лице, наоборот, никаких эмоций не наблюдалось. Никаких, кроме усталости, равнодушия и горькой насмешливости во взгляде — эка, мол, страстями гостья рассыпалась… Неужели ее, эту Лену, и правда произошедшее с дочерью ничуть не тронуло?
Вдруг Лена заговорила — уже другим тоном. Снисходительным, даже немного высокомерным: