Я невольно вспомнил, как в моем срединном вроде бы и суперподготовленные к боям орут и визжат, как свиньи, при малейшей ране, как дергаются и кривляются, когда им на царапину капнут йодом, как кричат дикими голосами, если прищемят пальчик. Ненавижу это плебейское выражение низменных чувств! Только скоты и последнее быдло, не умеющее себя контролировать, кричат от малейшей боли, а также при падении куда угодно, хоть на мягкую травку.
Раненые сдержанно улыбались, когда я здоровался, похлопывал их по плечу и шел дальше. Тяжелораненых сумел сделать легкоранеными, хотя двух-трех, не сумев сконцентрироваться, излечил полностью, что зря, даст повод к разным слухам, а они и так уже, как туман, начинают собираться вокруг моей фигуры.
Ближе к вечеру раздался частый конский топот. В лагерь ворвались конники сэра Норберта, в середине мчится рыжий жеребец с привязанным поперек седла человеком в рыцарских доспехах.
Сам сэр Норберт сияет гордой улыбкой, ловким движением перерубил веревки. Мужчина рухнул на землю, тяжело поворочался и поднялся на ноги. Рослый, хорошо сложенный, с угрюмым лицом человека сильного, хитрого, выживаемого, я бы даже сказал, беспринципного, если бы не боялся делать слишком далекоидущие выводы на основе первого взгляда. Руки его связаны за спиной так туго, что вывернуло плечи.
– Кто это? – спросил я у сэра Норберта.
Он ответил ликующе:
– Судя по гербу, это сам сэр Перкиноль. Ему было доверено охранять эту передовую крепость.
Я спросил неверяще:
– И он… бежал? Бежал, оставив своих соратников сражаться и умирать?
Сэр Норберт кивнул:
– Да, такой у них командир.
Рыцари собирались широким кругом, переговаривались угрюмыми голосами, лица медленно мрачнели. Позорным бегством сэр Перкиноль бросает тень на все рыцарство. Люди вообще-то подлые по натуре, охотно будут рассказывать о его бегстве и скажут, что все рыцари такие.
– Итак, – сказал я, – вы и есть сэр Перкиноль?
Он ответил осторожным голосом:
– Да, ваша светлость.
– Это вам была поручена оборона?
Он кивнул:
– Да, мне, ваша светлость.
– Почему оставили поле битвы?
– Сражение проиграно, – ответил он. – Вы беспримерно геройским поступком мгновенно определили его исход. Нас вдесятеро меньше, держаться могли только за широким и глубоким рвом. И за стенами, конечно. Но как только вы преодолели ров…
Я поморщился, кивнул:
– Но разве с вашей стороны это не было трусостью? Без вас сопротивление было сломлено почти сразу.
Он пожал плечами:
– Чуть раньше, чуть позже… какая разница? Я не хотел оказаться в числе убитых. У меня был амулет временной незримости… Я успел выскользнуть за пределы сражения раньше, чем его действие оборвалось. Но, увы, ваши разведчики рыщут всюду.
Все смотрели на меня в ожидании, я потер грудь, там все зажило, однако свербит и чешется, Перкиноль тоже смотрит внимательно, но без боязни.
Мелькнула мысль, что победившие идиоты всегда почему-то героя… привязывают. То ли над пропастью, то ли над кипящей лавой, то ли над поднимающимися копьями или ямой с крокодилами, выдумать можно много чего, но главное тут – оставить привязанному нехилые шансы как-то выкарабкаться.
Я поколебался, спросил у сэра Норберта:
– Его хорошо связали?
– Надежно, – ответил он с недоумением. – А что не так?
– Все так, – успокоил я. – Эй, как тебя… иди сюда. Возьми вон тот меч, сруби этому гаду голову.
Ратник поднял брошенный кем-то из погибших меч, а сэр Норберт переспросил, не веря своим ушам:
– Здесь?
– Здесь и сейчас, – отрезал я. – А что вас волнует, любезнейший сэр Норберт?
– Да не по правилам как-то, – пробормотал он. – Надо же привезти в замок, бросить в темницу, там приковать к стене… может быть, придется пытать, чтобы выведать, услышать…
– Что?
Он пожал плечами:
– Не знаю. Может быть, крики послушать. Не знаю. Но так делалось всегда.
– Пришла заря нового мира, – сказал я. – Мы все еще рыцари, но уже не дураки! Эй, усач, ты слышал, что я сказал?
Ратник перехватил меч обеими руками:
– Да, ваша милость!
Я не спускал с них взгляда. Он поплевал на ладони, бодро замахнулся. Рыцари все еще смотрели с недоумением, не могу же я всерьез так просто и обыденно, все-таки сэр Перкиноль не простолюдин, а высокородный рыцарь…
Ратник все понял правильно: зазубренное лезвие меча с такой силой обрушилось на шею благородного сэра, что все услышали треск позвонков и сочный хряск разрубаемого мяса.
Голова слетела с плеч, словно ее сшибло бревном. Следом ударила бурлящая струя темно-красной, почти черной крови. Труп рухнул, заливая землю кровью.
Я сказал громко:
– Будем считать, что он погиб в бою. Так пусть и передадут его семье, да не будут его дети опозорены поступком такого родителя.
Все молчали, все еще шокированные, я сложил руки, воздел к небу лицо, прося прощение за очередное убийство, которого совершать не хотел, но надо, надо, мы же люди, затем опустил взгляд на распростертое тело, Перкиноль раскинул руки свободно, словно хочет обнять весь мир… хотя скорее заграбастать. Заграбастывателем вообще быть совсем неплохо для человека недалекого, но амбициозного.
Я вздохнул и сказал с горечью, надеюсь, с горечью:
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
Ночь мы провели в разгромленной крепости противника, место больно удобное, даже дрова для костров не нужно искать, запас на пару недель, канаты починили и мост подняли снова. Трупы сбросили в ров, разбили шатры, а самые отважные во главе с сэром Арчибальдом гордо заявили, что заночуют в самой башне.
Правда, всему войску нечего и думать, чтобы поместиться, основной лагерь разбили на опушке леса, там сразу началось веселье, ибо прежде, чем избавиться от трупов, забрали не только оружие и доспехи, но и хорошенько обшарили тайные карманы и пояса с кожаными отделениями для золотых монет и драгоценных камешков.
Утром ушли на восток, оставив за спиной полыхающую башню, хотя чему гореть, когда один камень. У меня осталось нехорошее чувство, что не все закончили, какой-то подлый враг все-таки уцелел и может напакостить еще.
До крепости сэра Сулливана осталось не больше пятидесяти миль, и когда впереди появился город, названный на карте Кракатаном, я хотел было вести войско дальше, но рыцари заупрямились, сказали, что кони устали, а ослы вообще падают с ног.
Я вынужденно согласился:
– Ну что ж, мне не привыкать, наша жизнь и поступки в самом деле зависят от ослов.