— Он взял заложницу!.. Одну из тех двух девушек!
— Как?
— Видно, чем-то вдавил ей в бок. Кажется, пистолетом… Вторая на земле сидит — у нее замкнуло…
Ушаков несколько секунд молчал. Все повторялось. Опять Пробитый уходит. Опять у него заложник.
— Куда он направляется?
— К оврагу. Но по лесу он не уйдет.
— У него там может быть машина.
— Мы не пустим его далеко…
— Он будет уходить, прикрываясь заложницей до того момента, пока не поймет, что сбросил нас с «хвоста»…
— Ждем приказа, — сказал Третий.
Начальник уголовного розыска до боли сжал в руке свою «Моторолу». Вон он, момент истины. Приказ. Это не просто отмашка на то, чтобы подчиненные тебе люди кинулись вперед, может, на пули, на смерть. Это еще и умение взять на себя ответственность. И отвечать по полному, если что-то пойдет не так. Ушаков не боялся никогда брать ответственность. Он всегда дорожил не креслом, а работой, проклинаемой, любимой, которая для него была как воздух. И сейчас работа эта состояла в том, чтобы принять решение. Именно для этого он и был нужен здесь.
— Ноль-восемь, — назвал начальник уголовного розыска позывной «тяжелых» — собровцев. — Рассредртачивайтесь. Не таитесь — он все понял. Снайперы — на линию огня… О готовности доложить.
Медленно катящий по дороге «рафик» остановился посреди улицы, ведущей из поселка. С одной стороны ее ограничивал длинный сетчатый забор, с другой — овраг со свалкой.
Из «рафика» посыпались, тяжело бухая по асфальту десантными ботинками, «тяжелые». Они разлетались по заранее присмотренным позициям. Два снайпера заняли, как учили, места, вышли на выстрел. До Пробитого с заложником им было метров сто пятьдесят.
— Цель взята, — последовали доклады снайперов.
— При подходящем положении объекта — огонь на поражение, — приказал Ушаков. Положил на сиденье рядом с собой рацию. И прикрыл устало глаза. Сердце не вовремя защемило.
Все сказано. А дальше как кривая вывезет…
Пробитый понял, что его взяли на прицел. И что пистолет, приставленный к боку жертвы, не такая надежная защита. Тяжелая пуля снайперской винтовки выбивает дух из человека так, что тот не успевает нажать на спусковой крючок.
Рука нырнула за пояс, нащупала прицепленную к поясу гранату «Ф-1».
Сейчас он выкинет вперед руку, кольцо останется на поясе, а гранату от взрыва будут удерживать только его сжатые на взрывателе пальцы. Тогда пуля снайпера выбьет из него жизнь и вместе с тем разожмет руку. И два трупа заложников обеспечены — осколки снесут и толстушку, и ее подругу, сидящую в оторопи на корточках…
Снайпер, приняв приказ руководителя операции, высматривал в оптический прицел фигуру Пробитого и заложницу. В голове щелкала электронная машина, которая просчитывала все — движения объекта и заложника, боковой ветер, расстояние. Палец готов был заскользить по спусковому крючку. Хлопок будет не слишком громким — слабее, чем тот, с которым вылетает пробка от шампанского. «Винторез» — винтовка для бесшумной и беспламенной стрельбы — отлично зарекомендовавший себя инструмент спецопераций.
Снайпер не стреляет по команде «пли!» Приказ на поражение означает, что он должен выстрелить, когда посчитает позицию беспроигрышной.
Движение Пробитого, потянувшегося рукой куда-то за пояс, открыло его для снайпера.
Палец на спусковом крючке расслабился. И начал плавное движение…
Хлопок действительно был негромким…
Пробитого откинуло от удара тяжелой девятимиллиметровой пулей. Он упал на землю. Толстушка, взвыв, как сирена «Скорой помощи», бросилась прочь — прямо в объятия мчащихся вперед собровцев, которых, судя по обалдевшему выражению на ее лице, она приняла за каких-то чертей.
Пробитый, зарычав, попытался приподняться. Рука его снова потянулась к гранате за поясом. Движения ему давались тяжело, но он упрямо хотел дотянуться до нее. Рвануть бы ее, когда эти гады подойдут ближе!..
Он видел сквозь пелену, как они двигались к нему-стремительно, неотвратимо. По ушам бил казавшийся громом топот их тяжелых башмаков. Он почти дотянулся. Рука уже нащупала «эфку». Рванет — и тогда мало не покажется!
Тяжелый десантный ботинок врезал ему по руке. Наступили на другую руку.
Потом Пробитому завели руки за спину. Бойцы СОБРа обыскали его. Осторожно извлекли гранату из-за пояса. Выкрутили запал. Только после этого невысокий, с обветренным лицом собровец перевел облегченно дух:
— А ведь он не успел самую малость…
Когда подъехал Ушаков, Пробитого уже перевязывали.
— Сейчас, — сказал собровец, заканчивая перевязку. Пробитый лежал на брезенте, постеленном на асфальт. Воздух с хрипом вырывался из его легких. По лицу было видно, что он уходит вдаль, но усилием воли еще держится на поверхности, не давая сознанию рухнуть в пучину.
Ушаков опустился на колено рядом с ним.
— Все же достал меня, — прохрипел Пробитый, мутно глядя на начальника уголовного розыска.
— Иначе не могло быть, — произнес Ушаков.
— Плохо… Мне кранты. Амба…
— Может, выкарабкаешься.
— Чую… Не хочу… Как-то плохо все… Плохо, да.. Я умираю, да… Плохо все…
— Кто тебе заказал Глушака?
— А пошел ты…
— Кто заказал Глушака? Кто заказал Сороку? Кто?!
— Пшел нахер, ублюдок…
— Ты сейчас сдохнешь, а он будет радоваться, что ты вовремя скончался и теперь на него показать некому, — усмехнулся начальник уголовного розыска. — Он же на радостях стол в кабаке закажет. И будет водку глушить за то, что ты вовремя сдох, Пробитый! Ты хоть об этом подумай…
— Уйди…
— Давай говори…
Пробитый помолчал, прикрыл глаза. И когда Ушаков уже решил, что тот потерял сознание, бандит открыл глаза.
— Ладно… — Он закашлялся, закатил глаза, и Ушаков побоялся, что он сейчас все-таки выключится.
Но Пробитый заскрипел зубами, взор его просветлел. Почти нормальным голосом киллер произнес:
— А ты прав…
Срывающимся голосом, вставляя с натугой слова между хрипом и кашлем, он выложил все. Желание рассчитаться удерживало его на этой земле.
Он закончил рассказ и прошептал:
— Все.
Это отняло у него остаток сил. Он закрыл глаза. Дернулся. Тело обмякло.
— Не выживет, — со знанием дела сказал собровец. — И хрен с ним…
Тут подошел оперативник из службы наружного наблюдения — тот самый Третий — и сообщил: