– Да уж.
– Когда все это кончится, пойду и напьюсь вусмерть.
Гретель, которая давно знает, что подобные высказывания Евы не нужно считать приглашением, улыбается.
К ним подбегает охранник.
– Зонтик. Есть у нас зонтик для мистера Седдона?
Гретель извлекает из-под стола требуемый предмет. Охранник несет зонтик Седдону. Тот посылает улыбку в сторону Гретель, глядя при этом на Еву, и выходит навстречу орде.
* * *
Его встречают возмущенными криками. Блейк останавливается перед негодующей массой, вскидывает руку. Если он и чувствует, как они разъярены, то не подает виду. Просто ждет под своим черным зонтиком, когда все успокоятся.
– Друзья мои. Дорогие друзья!
Мгновение кажется, что толпа сейчас кинется на него, но до этого они еще не дошли. Ярость медленно возвращается в берега, и вновь заговорившего Блейка больше не прерывают.
– Наша экономика переживает трудные времена. – Дождь шелестит по его зонтику. – Вы и без меня это знаете. Законы рынкажестоки, налицо сильная международная конкуренция. Чтобы преуспеть в бизнесе – да просто-напросто выжить, – нам приходится принимать жесткие решения. «Зефир холдингс» – не благотворительная организация; либо мы будем приносить прибыль, либо инвесторы вложат свои деньга куда-то еще. Скажу еще проще: есть деньги – нанимаем людей, нет денег – увольняем. Ничего личного, вы же понимаете. Чисто экономическая необходимость. Долг администрации – держать компанию в черном теле для блага наших акционеров. Нам бы очень хотелось сохранить работу за каждым из вас, но мы вынуждены поступать так, как лучше для фирмы. Если это требует коренной реорганизации, то вполне логично и разумно, согласитесь, таковую произвести. Опять-таки ничего личного. Стандартный процесс, когда вклад данной части компании сравнивается с ее затратами. Это относится и к производственным линиям, и к отделам, и к служащим. Я бы хотел, чтобы все было иначе, но с фактами не поспоришь: мы вынуждены безжалостно избавляться от убыточных долей компании в пользу доходных. Так вот расчеты показывают, что убыточная часть – это вы. Ничего личного, но и произвола здесь тоже нет, поймите. Мы никому не мстим. Мы делаем это не потому, что нам это нравится. Мы просто стараемся удержать компанию на плаву. Будь по-другому – если бы вы, скажем, показывали лучшие результаты или меньше получали, – мне бы сейчас не пришлось говорить вам все это. Но ваш вклад, к сожалению, не окупал ваших расходов. Я понимаю, как вы расстроены, но вам следует осознать, что это – логический итог вашего кпд. Вы тянули компанию вниз. Не хотелось бы выглядеть критиканом, но вы это заслужили.
Все молчат. Речь Блейка вывела на свет самые черные их подозрения. Не считая нескольких очагов, где еще живо стремление не сдаваться, общее сопротивление сломлено. В глубине души они это знали и раньше. Они опускают глаза. Еще ведутся разговоры и даже споры, но слова уже утратили всякий смысл. Люди, по одному и по двое, начинают расходиться.
* * *
Шаги Джонса гулко звучат на просторах подземного гаража. Он не сразу замечает, что за ним крадется чья-то машина, черный «Порше-911». Когда он оглядывается, тонированное стекло опускается, открывая взору одноглазую физиономию Блейка Седдона в сопровождении каскада классической музыки.
– Тебе разрешают ездить с завязанным глазом? – осведомляется Джонс. – По-моему, это нарушение.
– Возможно, – усмехается Блейк. – Где твоя тачка, эта? Жуть какая. Пора расти, Джонс. У меня к тебе вопрос: почему ты утром так долго добирался до своего рабочего места, когда ушел из «Альфы»?
– Ты что, следишь за мной?
– Присматриваю, так скажем.
– Ха-ха. Я с Евой разговаривал. Она вышла следом за мной.
– А потом?
– Потом… – мнется Джонс, – я вышел на улицу посмотреть, что там делается.
– Гм… Я думал, ты соврешь.
– Записал меня, да?
– Записал.
– Зачем тогда спрашиваешь?
– Уж очень они распалились. Я видел много массовых увольнений, но такого у нас еще не было. Личного вмешательства ни разу не требовалось. Это практически нарушает устав «Альфы». Клаусману нелегко далось такое решение.
– А зачем было вмешиваться? Мог бы получиться ценный эксперимент. Дело «Альфы» – наблюдать и приобретать знания, так ведь?
– Иногда. Мне бы, к примеру, хотелось узнать, что такое стряслось с ними сегодня.
Джонс пожимает плечами.
– Ты им что-то сказал.
– Пожелал всего наилучшего.
– Врешь.
– Твоя запись разве без звука?
– Джонс, – смеется Блейк, – снаружи звук не записывается.
– Вот и хорошо.
– Раньше ты так не наглел. Что-то переменилось, и я хочу знать что. В тебе дело или в ней?
– В ком?
– Да ладно тебе.
– Я серьезно. Понятия не имею, о ком ты.
Блейк, поджав губы, выставляет в окошко локоть и голову.
– Скажу тебе одну вещь про Еву: у нее сердца нет. В день, когда всем раздавали совесть, она явно прогуливала. Здесь ей не место. Самая подходящая для нее работ а – делать смертельные инъекции в тюрьме Сан-Квентин. Может, тебе уже кое-что приоткрылось, но ты еще и половины не знаешь. Она не чувствует так, как ты или я. Знает, что должна, но не чувствует. Ты слушай меня – а то возомнишь, что понял ее как нельзя лучше, и вдруг обнаружишь, что ты для нее только большая кукла на ниточках.
– Не знал, что ты такой знаток человеческих душ. Может, я прилягу, и мы поговорим о моей матери?
– Я не удивляюсь, что ты на нее запал. Трахается она офигительно. Как будто никогда этого раньше не делала. Ты бы точно купился. – Тонированное стекло поднимается. – Словом, не хлопай ушами.
* * *
– Давай-ка все проясним, – говорит Пенни. Они моют посуду на кухне пригородного дома своих родителей. Часы в виде кошки над головой Пенни отсчитывают секунды хвостом-маятником, водя глазами туда-сюда. – Этот Блейк считает, что ты работаешь в паре с Евой.
– Думаю, да.
– Разве вы в «Альфе» не все заодно?
– По идее, должны быть. Но тут политика. Когда Клаусман уйдет на покой, они, поди, передерутся за его место.
– А он собирается?
– Да вряд ли.
Пенни поправляет выбившиеся из хвоста пряди.
– Ладно, давай все сначала. Ты работаешь в «Альфе».
– Правильно.
– И потому можешь себе позволить вот такие костюмчики.
– Вообще-то я еще не расплатился с Евой за них.
– Прекрасно. Она делает тебе подарки, потому что ты ее прихвостень.
– Протеже.