— Нет, — сказал мой друг, — это началось в шестидесятых годах.
— Неужели нет ничего, что могло бы натолкнуть на мысль о его прошлом?
— Он постоянно рисует, — сказал мой друг. — Карандашом на обычной бумаге. Очень примитивно и всегда одно и то же. Он рисует пожарных в касках старого образца и пожары. Его в клинике за глаза так и называют «пожарным».
— Так, может быть, он и был пожарным?
— Я написал письмо в Министерство внутренних дел, у них хорошие архивы. Особо просил проверить, не служил ли он в пожарных частях. Ответ отрицательный.
Мой друг не успокоился и написал еще и письма в Министерство обороны и в Федеральную службу безопасности — на всякий случай. Ответили отовсюду, хотя и не скоро. Этот человек нигде не числится. Он не состоял на военном учете и не совершал никаких преступлений, даже нигде не был прописан. Его паспорт хранился в сейфе главного врача и был девственно чистым — никаких пометок.
— Может быть, он сам стал жертвой пожара? — предположил я.
— Не похоже, — покачал головой мой друг. — Он должен бы бояться огня, разговоров о пожарах. Но нет, он раньше охотно помогал в котельной, жег листву в саду. Конечно, — добавил он, — рисунки для психиатра важнейший материал для размышлений. Наверное, это ключ к тому, что с ним произошло. Но пациент слишком стар, чтобы достучаться до его заблокированной памяти.
— Может быть, его надо подвергнуть гипнозу, — наивно предложил я.
Мой друг посмеялся: гипноз серьезное дело, только дилетанты думают, что с помощью гипноза можно творить чудеса.
— Боюсь, что мне так и не удастся разгадать эту тайну, — вздохнул мой друг. — Эта история для тебя, — сказал он, прощаясь, — ты любишь такие загадки.
Он оставил мне несколько рисунков своего странного пациента. Рисунки не профессиональные. Этот человек никогда не учился рисовать, но советских пожарных двадцатых годов он изобразил достаточно точно.
Наверное, он все-таки пострадал из-за пожара, подумал я. Может быть, все родные его погибли и он повредился в уме. Иначе зачем ему рисовать пожары и пожарных?
Я даже попробовал найти следы такого пожара. Если в огне гибли люди, об этом в те годы писали в городской хронике. Этого человека отправили в клинику в двадцать восьмом году, значит, следовало порыться в газетах двадцать седьмого — двадцать восьмого годов.
Смотреть старые газеты — утомительное, но безумно интересное занятие. В подшивке «Вечерней Москвы» я нашел описания множества пожаров, но нигде не было упоминания о молодом парне, который бы потерял в огне дом и родных. Я уже стал думать, что я ошибся. Мало ли почему в поврежденном мозге больного рождаются огненные видения и лица пожарников в касках…
Когда я просматривал последнюю подшивку и решил, что придется уйти ни с чем, я обратил внимание на заметку из уголовной хроники. Она называлась «Приговор „Пожарному“». В ней речь шла о человеке, который занимался поджогами.
Он поджигал дома — причем не из корыстных побуждений, а потому, что ему нравилось смотреть на огонь и слышать крики людей, которые не могут выбраться из огня.
Прежде чем поджечь дом, он подпирал бревном входную дверь так, чтобы ее нельзя было открыть изнутри. Он оставался на месте пожара до самого конца. Он даже не убегал, когда появлялись пожарные и милиция.
На него никто не обращал внимания. Какой же преступник останется на месте преступления? Поймали его случайно. Сосед, страдавший от бессонницы, увидел парня, который запер входную дверь двухэтажного дома, а потом плеснул керосина на стену и бросил спичку. Парня арестовали. Он во всем признался, но не мог объяснить, зачем он это делал.
Я опять достал подшивки и стал смотреть пожелтевшие страницы более внимательно. Теперь я знал, что надо искать.
Я нашел интервью с профессором-психиатром Блажновым, который рассказывал, что занимается интересным случаем. Он пытался лечить молодого парня, который убил одиннадцать человек. Он поджигал дома, причем только жилые. Пустые дома его не интересовали. Первый дом, который он сжег, был его собственный. Сгорели его родители и братья.
Профессор Блажнов был полон оптимизма и говорил корреспонденту, что с помощью современной медицины сделает из этого парня другого человека. Профессор добился, чтобы исполнение приговора было отложено и парня передали ему на лечение. Профессор сменил ему фамилию и обещал научить какой-то профессии.
Это был двадцать восьмой год.
Я позвонил своему другу. Между прочим спросил, как поживает его пациент. Мой друг уже тоже проникся к нему симпатией и сообщил, что вчера у того был день рождения.
— Мы устроили ему настоящий праздник, купили большой торт, всех поили чаем в столовой. Он был очень доволен, улыбался целый день. Пожалуй, он прожил счастливую жизнь.
— Когда ты будешь в Москве? — спросил я.
— Завтра, у меня дела в министерстве.
— Закончишь дела, приходи, поужинаем. Да, кстати, не знаешь случайно, как звали профессора, который основал вашу клинику?
— Конечно, знаю, — ответил мой друг, — профессор Блажнов.
Все сошлось.
Я даже не знаю, рассказывать ли все это моему другу? Все в клинике узнают, что их милый и безобидный пациент, местная достопримечательность — один из самых жестоких преступников своего времени. Нужно ли им все это знать? Или пусть старик доживает свое, окруженный хотя бы каким-то вниманием и заботой?
За свои преступления он рассчитался с лихвой. Профессор обещал тогда, что сделает из него другого человека, счастливого и спокойного, полезного члена общества, и свое обещание сдержал. Только не знаю, не погорячился ли психиатр.
Пустая коробка на кухне
Старый профессор умер ночью во сне. Утром молодая женщина по имени Таня, которая ухаживала за ним последние годы, вызвала врача из академической поликлиники. Тот констатировал смерть от «острой сердечной недостаточности». Профессору было далеко за семьдесят.
Покойника кремировали.
А на следующий день в квартиру профессора приехал его сын Григорий. Он стал разбирать вещи и сразу же вызвал милицию. Старшему оперативной группы он заявил, что отца убили. Его отравила Таня. А перед убийством она заставила старика переписать завещание в ее пользу. Все свое имущество — квартиру, дачу, новенькую машину, деньги в Сберегательном банке — он оставил Тане. Сыну — ничего!
Григорий предъявил милиции орудие убийства — почти пустая упаковка из-под порошков атропина была спрятана на кухне. Григорий, медик по образованию, утверждал, что атропин отцу-сердечнику выписать никак не могли.
Таню и Григория отвезли в милицию, позвонили следователю. Он вызвал эксперта, который подтвердил, что большая доза атропина может вызвать паралич сердца. Лечащий врач подтвердил, что атропин он профессору не выписывал.