Кха.
Я заметил привалившегося к стене мужчину. Его зеленый халат был спереди забрызган чем-то темным. Губы были красные. Он тупо смотрел на свои ноги, нелепо раскинутые на кафеле. Он поднял глаза на меня и медленно моргнул.
— Помогите, — сказал я.
Он не отреагировал. Мне стало немного не по себе, потому что он тоже явно нуждался в какой-то помощи. Опершись правой рукой о стол, я перекатился на левый локоть — попытался перекатиться. У меня не вышло. Я поглядел вниз, чтобы выяснить, в чем дело.
Из глубокой раны на моем левом плече текла кровь. Вернее, не из раны, а из ее противоположности. Рана подразумевает разрез чего-то, в иных отношениях цельного. С практически отрезанной рукой меня соединяли тонкие лоскуты кожи и мышц. На плитке валялся предмет, который я поначалу принял за дрель. Но это была не она, У него было длинное плоское лезвие. По воде вкруг него расходились кровавые ручейки. Электрическая пила.
Я поглядел на человека, сидевшего у стены.
— Это вы… — заговорил я. Потому что он был похож на хирурга. Я подумал, что он, может быть, начал ампутировать мне руку, но не закончил. — Вы можете… — Мой голос стал карканьем, горло горело; человек посмотрел на меня без всякого выражения, его голова вздрагивала с каждым ударом сердца. — Почему…
— Кха, — изрек хирург, и на его халате образовались свежие пятна.
Он не собирался помогать. Он намеревался лежать, где лежал, и умирать. Или лежать и смотреть, как умираю я, а потом умереть самому. Я пришел в панику. Не лучшее время паниковать. Это было время для объективной клинической оценки. Но из каньона моей плоти лилась река крови, а мозг быстро бормотал: Это конец, ты потеряешь сознание. Я поднял правую руку — у меня была правая рука — без всякой цели и увидел, что она вся в крови. Я лежал в кровавой ванне. Кровь стекала со стола на кафельный пол. Я был кровавым слизняком. Мне полагалось быть мертвым.
Мои ноги выглядели странно. То есть они у меня были. Под намокшей хирургической простыней проступали их отчетливые очертания. Из-под покровов тянулись трубки к соседним устройствам: черному ящику на тележке и четырем капельницам. Из ящика доносились хлюпающие звуки. С каждым из них подсоединенные к нему трубки вздрагивали, и по ним текла темная жидкость. Я решил, что этот ящик сохраняет мне жизнь. В эту секунду он перестал хлюпать и зачавкал, словно ребенок, упоенно высасывающий остатки молочного коктейля. Там, где трубки крепились к ящику, образовались и устремились ко мне коричневатые капли.
Я схватил почти отрезанную руку и попытался приставить ее на место. Это напоминало возню с куском мяса. Звуки, а не само месиво — вот что меня достало. Хлюпанье или чавканье. Скрип. Я едва ли мог это сделать. Но я не хотел умирать. А потому сделал.
Кровь сочилась. Я был не в силах остановить ее как следует.
— Помогите! — подал я голос.
Прежде я собирался сделать умирающему поблажку, но теперь нуждался в нем по-настоящему.
— Помоги мне, говнюк!
Я подполз к краю стола, чтобы видеть его и в то же время удерживать руку. Его глаза были пусты. Он умер. Этот хер умер. Я разъярился. Я хотел подойти к нему, отрезать ему руку, потом умереть у него на глазах и посмотреть, как ему это понравится. Я испытывал сразу ужас, головокружение и сожаление. Мне отчаянно не хотелось умирать. Я считал себя обманутым и злился не то на что-то, не то на кого-то. Я вертел головой в поисках чего-нибудь дельного, чего не заметил раньше, — например, хирурга, который не был бы мертв. Мой взгляд упал на электропилу.
До нее было далеко. Я не знал, смогу ли дотянуться. Может, оно и к лучшему: так ли уж плохо было улечься навзничь, расслабиться, закрыть глаза и не отпиливать себе руку? Никто меня за это не осудит. Но это закончится гибелью, а я не хотел умирать и уверялся в этом тем больше, чем ближе подступала смерть. И потому я напрягся, и потянулся, и нащупал шнур от пилы. Я закусил его зубами, чтобы перехватить, и продолжил тянуть. Это был длинный шнур. Я тянул, и закусывал, и тянул, и мне пришло в голову, что шнур бесконечен, потому что это было бы забавно. Получилось бы как в теории струн. Я оказался бы квантово запутанным. [29] Пила лязгнула о металлический стол. Я вспомнил, чем занимался, и нашел кнопку включения.
Однажды в торговом центре я видел, как мужик демонстрировал электронож. Он показывал почтенной пожилой паре, как легко входит нож в жареного цыпленка и с веселым урчанием срезает ломтики дымящегося мяса.
Мне почему-то казалось, что звук будет другой.
Избавившись от лишней руки, я зажал артерию. Не стану вдаваться в подробности. Скажу лишь, что это было временное решение с применением пальцев. Я нуждался в передышке, чтобы слезть со стола и добраться до врачей. Мне даже было наплевать на то, что эти сволочи отрезали мою руку. Я бы простил им это, если бы они помогли мне выжить. Я подался вперед и взял в зубы зеленую хирургическую простыню. Потянул ее на себя, наклонился опять и закусил еще. С каждым разом я подтягивал ткань на несколько дюймов ближе. Я надеялся обнаружить под ней Контуры-три, так как в противном случае мне оставалось только лежать на этом столе. Я потянул снова, и простыня накрыла мое лицо. Я попытался сбить ее носом. Меня подбивало убрать руку с артерии — дело пошло бы намного быстрее, но и гибельнее, так что я воздержался. Сверкнул черный титан, и я подумал: «Слава богу». Центр тяжести простыни сместился за пределы стола, и ткань поползла дальше сама собой. Я видел все больше и больше металла, а когда простыня поднялась выше бедер, подумал: «Что это такое?» — потому что на их месте тоже был металл. Он заменял тазобедренные суставы, а также живот, и вместо пупка виднелся логотип «Лучшего будущего», который я узнал даже в перевернутом виде, а простыня все съезжала, и я был металлическим снизу доверху — титановый ландшафт. Куда-то ниже подбородка тянулись трубки, по которым жидкости перетекали из металла в меня и обратно, и я был соединен с металлом лишь трубками — больше ничем. Я набрал в грудь воздуха, чтобы крикнуть, — две трубки чуть поднялись, пропуская его, — и выдохнул все со звуком сдувающейся покрышки. У меня была рука. У меня было плечо. У меня была голова. Я точно не знал, что еще.
Возникло лицо. Волосы были перепачканы кровью. Лицо юнца. Один его глаз был глубокий, темно-карий, другой — ровно-коричневый.
— Доктор Нейман, — произнес он. — О господи. Доктор Нейман. — Лицо исчезло. — Живой!
Он вернулся. Вода падала ему на волосы и стекала с носа. Разноцветные глаза были полны заботы.
— Все будет хорошо. Все будет в порядке. — Он дотронулся до моих волос сперва нерешительно, затем уверенно. — У вас все получится. Держитесь. Держитесь.
В помещении стало шумно. Кто-то приподнял мою голову сзади, а люди в зеленом занялись трубками. Никто не смотрел мне в глаза. Что-то щелкнуло. Я услышал пронзительный вой и глухо — жужжание. Я ощутил острую боль в шее и растекающееся тепло; извернувшись, я попытался рассмотреть, кто это делает. Руки, державшие мою голову, напряглись.