— Годы, как птицы. Не успеешь ухватить, глядь, а уже улетели. Хорошо, коль до старости, лет этак до полста, дотянешь, а то лихорадка свалит — и быстренько в ящик сыграешь. Или люд разбойный в лесу выследит, по шее топориком — и нет тебе еще и двадцати, а душа уже в чистилище отлетает.
Губной староста с насмешкой смотрел на Варвару, и от острого взора ей становилось как-то не по себе. Так же как и от слов его — внешне радушных, но от которых тянуло могильным холодом.
— Я еще поживу. Долго поживу, — натянуто улыбнулась Варя.
— Эх, птичка, легка ты слишком разумом, доверчива, как тебе прожить-то долго?
Разговор с каждой минутой становился напряженнее, хоть на первый взгляд не скажешь — голос у губного старосты был мягок, почти ласков, слова учтивы. Но такая уж у него манера — мягко стелет, да жестко спать.
— Ну, куда, спрашивается, девице все время одной по лесу шататься? И чего ты там находишь, в лесу этом глухом? Ладно бы, польза была. А то вон Марьяна говорит, что не умеешь ты грибы собирать.
«Вот болтушка глупая, — зло подумала Варвара, и тут ей стало холодно и страшно. — А вдруг староста что-то заподозрил… Ну и пусть. Все равно наверняка ему ничего не ведомо, иначе разговор другой был бы. Ну, а я не дурочка, чтобы самой в чем-то сознаться».
— Лучше бы сидела дома, — губной староста обгладывал вторую гусиную ножку и говорил с набитым ртом. — Пряжу пряла, ткань вышивала — польза бы хоть какая была. Ну да ладно, как хочешь, твое дело, — отмахнулся он вдруг миролюбиво и слегка ущипнул испачканными в жиру пальцами Варвару за руку. — Ох, хороша девка! Правда, Фрол?
— Правда. Кожа тонкая, чувствительная…
Варвара вздохнула с облегчением, обрадованная, что губной староста сменил тему. Похоже, просто языком треплет, чтобы что-то сказать. И не подозревает ее вовсе. А она уж разволновалась, запаниковала.
— Ну, я за кулебякой.
— Погоди, красавица, посиди еще со стариками, порадуй уж нас. Слушай, Варвара, тревожусь я за тебя все-таки. В лесу же медведи, разбойники — страсти-то какие.
— Вот уж не видала…
— Не видала? Ну-ка, посмотри на меня своими прекрасными глазками.
Она с замиранием сердца подняла глаза и тут, к удивлению своему, увидела, что Егорий почти трезв и просто валяет дурака, прикидываясь пьяным.
Старостина рука схватила Варвару за косу.
— Эх, с разбойником слюбилась! Мало тебе добрых парней деревенских, с которыми могла по стогам сколько хочешь миловаться. Так тебе разбойника подавай, чтобы в темном углу хозяина твоего придушил.
— О чем разговор-то? — кривясь от боли, застонала Варвара. — Какой разбойник?
— Бориска!
Тут же в горницу влетел Рыжий, который, видать, терпеливо ждал за дверями, когда его кликнут.
— Рассказывай, Бориска.
— Ну, ходил в лесу. Ну… — начал тот.
— Что «ну»?
— Ну, видел их. Любилась с разбойничком. Из тех, которые с грабежом на починок наш приходили.
— Правда это? — губной староста притянул к себе за косу Варвару и теперь смотрел ей прямо в глаза.
— Какая правда? Поклеп возводит! Злится, что я с ним ходить не хочу! — заверещала Варвара.
Внутри у нее стало пусто. Выследил-таки, черт рыжий!..
— Нет, моя правда, — махнул рукой Рыжий. — Чего уж там, Варвара, говори, как было.
— Неправда!
— А о чем они разговор вели? — спросил староста.
— Ну, — замялся Рыжий, — ну, чтоб починок наш разорить и всех тут поубивать. А на добро, которое награбят, потом пить да гулять, да жить весело.
— Врешь! — Варвара вырвалась из рук губного старосты и набросилась на Бориску, пытаясь вцепиться ему в лицо ногтями. — Не говорили мы об этом!
Рыжий отшатнулся, выставил вперед руки, пытаясь задержать девушку, но ногти ее все равно прошлись по его щекам, оставляя на них красные полосы. Подбежавший управляющий обхватил Варвару вокруг пышного бюста и не без труда оттащил в сторону. Сладить с ней было нелегко, как с разъяренной кошкой.
— Ну вот, сама во всем призналась, — засмеялся староста, довольный, что сработанная им ловушка подействовала. — Значит, чтобы деревню спалить — разговора не было. А об чем был?
— Не знаю я ничего, — Варвара заплакала, понимая, что проговорилась, как последняя дурочка, и дела ее теперь совсем плохи.
— Хороша девка, даже жалко, — вздохнул губной староста. — Но ничего не поделаешь. Требует долг мой тебя колесовать.
— Как?! — раненой птахой пискнула Варвара.
— За пособничество в разбое. Впрочем, могу тебе помочь, потому как добр по сути своей и снисходителен.
— Помоги, Егорий Иванович, — всхлипнула Варвара. — Ведь ничего худого я не замышляла. И ничем разбойникам не помогала.
— Не помогала, — заворчал староста. — А кто подтвердить может, что ты им не помогала? Как тебе на слово верить?
— Так кто же подтвердит?
В голове у Варвары все путалось. Она плохо соображала. Мысль о том, что железные прутья будут ломать ее кости, раздирать кожу, коверкать и рвать мясо, просто парализовала ее.
— Кто, говоришь, подтвердит? Да тот разбойник может подтвердить. Надо только, чтобы он из чащи глухой вылез и предо мной предстал.
— Так зачем ему вылезать?
— Незачем, конечно. Вот ты его и выманишь оттуда. Придется, красавица, постараться.
Наконец Варвара поняла, чего от нее хотят, и с негодованием воскликнула:
— Ни за что!
— Ты до завтра взаперти подумай, Варвара-краса — длинная коса. Утро вечера мудренее.
Управляющий вытащил из сундука заранее припасенную веревку и начал вязать девушку. Ему помогал Рыжий, которому хотелось отыграться на Варваре за обиды. Но он сдерживался, лишь потуже затягивал узлы и шептал себе под нос: «За все тебе, болотная кикимора, достанется».
Варвара же и не пыталась сопротивляться. Она оцепенела и застывшим взором смотрела куда-то вдаль. По щекам ее текли слезы.
Заперли её в тесной баньке, дверь которой закрыли на засов, а оконце было настолько крошечным, что нечего и мечтать пытаться протиснуться в него. Да и смысл?
Около баньки кружил, негромко козлиным голосом напевая заунывные песни, кривоногий стрелец, которому было скучно и обидно стоять на часах. Ведь его сослуживцы пили сейчас и ели за двоих — когда губной староста гулял, то не жадничал и своих людей не обижал. Часовому хотелось спать, но глаз он не смыкал, поскольку Егорий обещал всю кожу кнутом содрать, коли задремлет или отвлечется от несения службы. Угроза была нешуточная.
Еще полночи шумели подгулявшие стрельцы, ухала за околицей ночная птица, иногда слышалась ругань или женский визг — служивые развлекались вовсю.