— Читай же, сестра! — дрогнувшим голосом нетерпеливо произнес пан Ян.
Она осторожно развернула свиток, предварительно водворив распятие на прежнее место, и прочла:
— «Завещаю вам, дети мои, то немногое, что еще осталось у меня от прежних богатств. В тайнике под лесной горой возле самой Дубиссы, неподалеку от Эйрагольского замка, вы отыщите наши фамильные драгоценности. Но самая большая драгоценность — это библиотека князя Смоленского. Постарайтесь распорядиться ею мудро. Тайник вам поможет отыскать мой самый верный слуга. Нет, друг! Литовский дровосек по имени Николас Жебрюнас. Только он знает секрет пещеры великого отшельника Треняты. И только он, если поверит вам, откроет ее тайну».
— Мы отправляемся прямо к дровосеку. Я знаю, где он живет! — быстро проговорила Зося.
— Едем! — подхватил пан Ян. — Псковичи, за мной!
* * *
Он жил в глубокой пещере на безлюдном берегу Дубиссы. И звали его в народе сигонта Тренята. Сколько ему было лет, того прозорливец не знал и сам. Зато ведал, что произойдет с родной Литвой и со всеми, кто живет в ней.
Последнюю ночь Тренята спал беспокойно на своем жестком ложе. Все время виделся ему один и тот же странный сон: старый ворон клюет падаль и никак не может насытиться…
«Что бы это значило?» — спрашивал сам себя сигонта, но ответить не мог. И тогда он стал готовиться к обряду. Нелегкое было это дело, да вещий сон заставлял поторапливаться. Вот уже и костер заполыхал в темноте пещеры, и вода закипела в котле — можно приступать.
Медленно помешивая в котле варево, Тренята понемногу добавлял в него то сухой корешок неведомой травы, то засушенную лапку летучей мыши, то странный желтый порошок неведомого минерала. И вот наконец над котлом появился молочного цвета пар, на котором, как на большом экране, метались какие-то тени то ли людей, то ли животных. Однако вещее слово приостановило круговерть образов, тут же стали выделяться и приближаться отдельные лица. И все это продолжалось до тех пор, пока седой как лунь старик не пожелал заглянуть в башню монастырского замка.
— Так и есть! — воскликнул он, увидев в небольшом помещении юную деву, возносившую молитвы к небу. При этом у ее ног сновали отвратительные черные крысы с белыми крестами на спинах.
— Негодяи! — задохнулся от праведного гнева старец. — По кому же ты плачешь, красавица?
На белом сгустке пара он узрел другое лицо. Это был молодой чернобородый воин со смелым взглядом из-под мохнатых бровей. И вновь сигонта пожелал видеть лицо узницы девичьей башни. Он долго вглядывался в него, нашептывая какие-то магические заклинания. И ему открылось будущее юной пленницы — от него веяло холодом и сыростью могилы.
— Нет! — возроптал старец. — Я не отдам тебе, безносая, такую красоту! Хватит с тебя других жертв! Эта девушка будет жить, ибо я так хочу!
Но в ответ Тренята услышал только удаляющийся смех, тяжелый и жуткий, от которого стыла кровь и седели виски. Но старика не испугать! Слишком много познал он тайн бытия и мог еще потягаться с черными силами, даже с самой смертью. Ведь смерть — всего лишь некая законченность, последний штрих на картине жизни. Это то, у чего нет будущего. Совсем другое дело — жизнь после смерти — это память о добрых деяниях, великое существование бессмертного духа.
— Мы с тобой еще потягаемся, костлявая! — погрозил Тренята немощным, на первый взгляд, но всемогущим на деле кулачком, в котором была зажата щепотка драгоценного минерала. Этому минералу и названия-то в языке людей не существовало. Старец бросил каменную пыль прямо в открытый огонь — все исчезло в переходах времени. Куда девался старец, куда исчез мир?..»
(Из записок лейб-медика польского королевского двора пана Романа Глинского.)
Немало тяжелых мыслей пришлось передумать боярину Матвею после того, как он едва не стал жертвой покушения. И выводы напрашивались сами собой. Он посчитал, что смог в мыслях распутать тот клубок, который враги земли Русской сплели вокруг этого города.
Чтобы обезопасить себя в дальнейшем, боярин принял ряд мер. Дворня его была воспитана в строгости и послушании, владела воинскими премудростями. Она в лучшую сторону отличалась от принадлежащих столичным вельможам многочисленных слуг, которые славились наглостью и вороватостью, и порой сами были замешаны в разбойничьих делишках. Теперь дом Матвея охранялся строго и бдительно, а сам боярин не появлялся на улицах в одиночку, ходил лишь по открытым местам, избегая темных закоулков. Это придавало ему уверенность, что если следующее покушение будет совершено, то встретит он его во всеоружии и вряд ли позволит врагам довести свой подлый замысел до конца.
Но только заботой о собственной жизни он не ограничился. Душа его была преисполнена решимости воздать лиходеям сполна.
Перво-наперво он сел за стол и подробно изложил в письме происшедшие события, особое место уделив своим соображениям и подозрениям на сей счет. Настоятельно просил в своем послании, чтобы действия, которые предпримет уважаемая им сановная особа, были бы окружены строжайшей тайной и о них знало бы как можно меньше людей.
Подстраховавшись и очистив душу, Матвей принялся расставлять сети. Было доподлинно известно, где искать и что искать, а это уже немало. Среди ближайших слуг имел он таких, кто мог проползти ужом куда угодно, был легок и невидим, как ветер, мягок и ловок, как кошка, и от чьих ушей и глаз не скроется ничего. Не раз помогали они ему в странных и важных делах, которыми приходилось боярину заниматься на службе государевой.
Обложив «дичь» со всех сторон, Матвей теперь ждал, чем всё это кончится. И час пробил…
— Встречались они, — прошептал тщедушный, краснобородый мужичонка, появившийся в дверях комнаты. Он был самым пронырливым и хитрым шпионом, каковых только видел Матвей на своем веку. — Правда, сам лично он не приходил, человека своего присылал. Уговорились, что встретятся только вечером. На заимке у Лопушиной пустоши.
— Где эта пустошь? — спросил боярин.
— Не знаю. Но скоро узнаю.
— А зачем собираются?
— Что-то важное затеяли. Понял я так — завтра и решится, о чем они давно разговор вели.
— Что же они затеяли, поганцы? — задумчиво протянул Матвей.
Он несколько минут сидел за своим столом, неподвижно глядя куда-то вдаль и гладя пальцами усеянную драгоценными камнями рукоять своего любимого, острого, подобно бритве, кинжала. Отнял он его в схватке с басурманами — лезвия по рукоятку вошло в плечо боярина, но он сумел здоровой рукой удушить огромного, злого врага. Так тот кинжал и стал его собственностью, трофеем. Вместе со шрамом на плече.
— Родион, разузнай-ка скорее не только, где эта Лопушиная пустошь находится, но и ходы-подходы к ней разведай, места укромные. И чтобы ни одна живая душа о твоем интересе не пронюхала.