— Ну, все, — устало произнес Матвей и вытер ладонью пот со лба.
Он огляделся и увидел…
Воевода полз по земле, ловя ртом воздух. На его губах пузырилась красная пена. Он должен был уже умереть, но будто какая-то нечистая сила поддерживала в нем угасающую, кончающуюся жизнь. Он полз, сжимая в пальцах измятые листки, прямо к костру.
— Стой, анафема!
Матвей кинулся к нему, но не успел. Листки полетели в огонь, и в мгновение ока тот пожрал их. Воевода оскалился в жуткой ухмылке, уронил голову и в сей миг испустил дух.
— Ха-ха! — засмеялся Роман. — Добрый хлопец оказался этот воевода. Утер тебе твой длинный нос, Матвей.
— О себе лучше подумай, покойничек. Как после пытки подыхать будешь… Тьфу! — боярин сплюнул на землю.
* * *
— Конец мне. Я потерял ее. На веки вечные. — Гришка приподнялся и сел на колени.
Он не плакал — слез не было. А было какое-то отупение и занозой засевшая в сердце боль. И прорвись эта боль наружу — затопит, погребет под собой Гришкин разум.
— Да брось, — Беспалый присел около него. — Жива она. Видишь, тела нет. Значит, в плен ее взяли.
— Казнят… Сначала пытать будут, а потом казнят.
— Баба же. Может, помилуют.
— Если помилуют, так сначала пытать будут, а потом на реку Лену сошлют. Я Варю знаю. Она не выносит боли. От пыток погибнет. Как жить? Хоть в омут…
Слова эти звучали вполне серьезно, и Сила обеспокоенно похлопал Гришку по плечу.
— Да брось ты. Какой омут? Вытащили раз твою Варвару, вытащим и другой.
— Как ее теперь вытащишь? Небось под строжайшей охраной в остроге держат.
— Это ничего. В остроге тоже двери и окна имеются. Вытащим.
— Правда? — Гришка поднял глаза, в них мелькнула искорка надежды. Он понимал, что такое дело обтяпать почти невозможно, но с надеждой, коли она согрела тебе душу, расстаться бывает ох как нелегко.
— А когда я тебя обманывал, Гриша?
— Спасибо, — вздохнул он, опуская плечи. — Спасибо, Сила. Но ведь это смертельно опасно. Ты не должен… Так ведь недолго и голову сложить.
— Я хоть раз голову свою жалел? Поэтому и живу до сей поры, что не боялся ее подставлять. Помнишь, татарин говаривал, что любой разбойник зажился на этом свете. А тебе без Варвары жизнь не в жизнь. Помогу.
— Не знаю, что бы я делал без тебя, — всхлипнул Гришка и уткнулся в широкую грудь Силы.
— Ничего, малой, — Сила потрепал Гришку по волосам и вздохнул. — Все у тебя еще устроится. Ты молодой — поживешь еще всласть. А я… Прав татарин — зажился…
— Не говори так, Сила. Это неправда.
— Ну, ладно, неправда, так неправда.
Гришка немного воспрянул духом. Они осмотрели пепелище, но ничего ценного не нашли — лишь немного еды, которой перекусили без всякого удовольствия.
— Нечего нам здесь больше делать. Могут стрельцы вернуться, — сказал Сила.
Солнце клонилось к лесу. Они обошли трясину окружным путем, ведомым только им. На соседнем острове Сила выкопал из земли туго набитый кошель, припасенный на черный день. Сегодня этот черный день настал, и деньги вскоре должны были пригодиться. Хотя бы для освобождения Варвары. Охранники ведь тоже не железные, у них тоже семеро по лавкам, да еще голова от похмелья гудит. Сделать все возможное для освобождения девушки и, если удастся, кого-нибудь из братвы — это Сила решил твердо.
— Нам бы где денек схорониться, пока не уляжется. Потом и за дело браться, — сказал Сила, вытирая о траву испачканные болотной жижей сапоги. — Придется, наверное, в лесу ночевать.
— Живет невдалеке человек один, можно у него, — предложил Гришка.
— Нет, от селений нам подальше держаться надо. Не ровен час, староста везде людей своих оставил, чтобы подозрительных забирали. Он же знает, что двое разбойников в бегах.
— Нет, это не в селе — в лесу.
— А где?
— В Седом логе.
Сила перекрестился и с опаской произнес:
— Место уж очень дурное. Слухи о нем разные ходят.
— А какие слухи о болоте нашем ходят! Ну, а мы там жили и не тужили. В Седом логе человек божий живет — от злобы людской да от длинных языков скрывается. Добрый человек, увидишь.
— Это ты о колдуне, про которого поговаривают..? — лицо Силы стало озабоченным.
Он немало был наслышан о лесном человеке. Якобы люди, кто забредал в Седой лог, никогда не возвращались назад — колдун их со свету сводил хитростью и чарами черными. И будто бы он там с чертями водку пил и в ад, как на ярмарку летал, а кто видел его да разозлил — души лишился, в камень превратился.
— Нет, лучше уж в лесу, чем к нехристю, — покачал головой Беспалый.
— Наговор, вранье все это. Он и Христа, и заповеди Его почитает. И икона со свечкой у него — с утра до вечера поклоны бьет перед ней. И не колдун он вовсе, а истинный пустынник. Его всякая тварь лесная слушается. Ему Бог силу немалую дал и острый глаз. Добрый человек.
Беспалый пожал плечами. Никого из людей на белом свете он не боялся, а вот нечистая сила, чертовщина разная приводила его в ужас. Он верил в приметы, сглазы, наговоры, как и любой русский мужик.
— Кроме того, — продолжал Гришка, — он умный совет может дать. Все, что он говорит — сбывается.
— Ну, ладно, — неуверенно сказал Сила, — ежели так, то пошли.
До лога добрались уже к ночи. В лунном свете поляна выглядела зловеще. Недобрые предчувствия Беспалого только окрепли. Он упрямо тряхнул головой.
— Не пойду туда. Чую место на самом деле гиблое.
— Да брось ты, пошли, — убеждал Гришка.
— Ни за что, — Сила перекрестился и сделал шаг назад. — Задурили тебя, Гришка. Вижу, все здесь нечистым духом пропитано.
Он беспокойно озирался, и вдруг глаза его полезли на лоб, челюсть отвисла, а рука в крестном знамении потянулась ко лбу.
— Чур, меня!
Прямо на него из леса шла белая, бестелесная фигура с развевающейся бородой.
— Чем ты напуган, добрый человек? — голос отшельника звучал мягко и немного насмешливо. — Невежливо, в дом не войдя, обратно спешить. Тем более я уже битый час стою и вас поджидаю.
— Здравствуй, дед Агафон.
— З-здравствуй, — зубы у Силы стучали, он схватил крест на своей груди и сжал пальцами так, что тот врезался в кожу.
— Да не бойся ты, — усмехнулся отшельник, — не бес я, а слуга Христов. Что-то, гляжу, встревожены вы. Небось стрельцы ватагу вашу пощипали и логово сожгли, вот и бродите вы неприкаянные.
— А ты откуда знаешь? — с подозрением осведомился Сила, наконец убедившийся в том, что отшельник — живой человек.