– Дай мне ранец.
Пальцы дочери впиваются в розовый виниловый ремень. Я бросаюсь к Еве и срываю с плеча ранец.
– Мама, прекрати! Сейчас же отдай! – кричит Ева.
Я с трудом увертываюсь от цепких рук дочери, которая прыгает вокруг меня, стараясь завладеть своим имуществом.
Продолжая исполнять ритуальный танец дервиша, прижимаю ранец к груди и вожусь с «молниями», что расстегиваются в разные стороны.
– Мама, да отдай же ранец! – в отчаянии вопит Ева. – Ты не смеешь!
Наконец мне удается открыть застежки, ободрав при этом весь лак с ногтей. Переворачиваю ранец вверх дном: на пол с грохотом падают три учебника и папка, из которой разлетаются в стороны листки бумаги и красочное расписание уроков. Во время приземления страницы учебников мнутся, а из ранца вываливается щетка для волос, компакт-пудра, пластиковый контейнер с тампонами и в завершение всего завернутый в фольгу презерватив.
В комнате наступает мертвая тишина, и только слышно, как из крана капает в раковину вода.
Я выжидающе смотрю на Еву. Дочь тяжело дышит, а ее лицо заливает густая краска.
– Ненавижу тебя! – взвизгивает она и молнией вылетает из комнаты.
– Ева, немедленно вернись! – кричу я вслед, но слова застревают в горле. – Ева!
С громким топотом Ева несется по лестнице, а потом оглушительно хлопает дверь.
Мутти дрожит всем телом и как загипнотизированная смотрит на валяющийся на полу презерватив. Ее лицо покрыла мертвенная бледность, одной рукой она держится за горло, а второй хватается за сердце.
* * *
Мы с Мутти ползаем на четвереньках, собирая рассыпавшееся по полу имущество из Евиного ранца и моей сумочки. Вдруг с улицы доносится шуршание шин по гравию, и мы оторопело смотрим друг на друга.
Наверху слышно, как открывается дверь, и Ева сбегает вниз по лестнице. Протиснувшись между нами, она хватает куртку.
– Ева, не смей выходить из дома! Ева, кому говорят! – ору я, пытаясь ухватить дочь за лодыжку. – Что ты надумала? Ах ты…
За Евой с грохотом захлопывается дверь, слышно, как закрывается дверца машины, заводится двигатель, а потом наступает тишина.
Я так и стою на четвереньках посреди кухни: одна рука протянута в сторону сбежавшей дочери, а вторая прижимает к полу пакет с презервативом.
Сбросив оцепенение, я издаю тихий стон, который постепенно становится все громче и переходит в отчаянный вой.
Мутти подползает на коленках сзади и крепко меня обнимает.
* * *
Мутти приводит меня в гостиную и усаживает в глубокое кресло, дает в руки бокал «Ягермайстера» и снова опускается на колени, чтобы разжечь камин. Харриет сидит рядышком и с подозрительным видом фыркает носом.
Смотрю на худенькую спину Мутти, наблюдаю, как она возится со щепками для растопки, и, отхлебывая напиток, время от времени вытираю нос рукавом. В последнее время я пристрастилась к шардоне, но прекрасно понимаю, что Мутти хочет меня поддержать, и за это ей благодарна. Мутти – настоящий друг. Постепенно по телу разливается тепло, и, поджав колени, я погружаюсь в бархатные объятия уютного кресла.
В камине начинает потрескивать огонь, все ближе подбираясь к поленьям. Мутти кладет кочергу на пол, вытирает руки и поднимается с колен, а затем усаживается в кресло напротив. Харриет неотступно следует за ней и укладывается Мутти на ноги. Я с немым укором смотрю в задумчивые карие глаза собаки, пытаясь пробудить в ней чувство вины и заставить подойти ко мне. Но Харриет не реагирует на мои ухищрения и, тяжело вздохнув, закрывает глаза, устроившись поудобней.
– Ну что ж, могло быть и хуже, – говорит Мутти, протягивая руку за бокалом.
– Это как же?
– Еву не взяли под стражу.
– Ах, да, разумеется.
– И, по крайней мере, она предохраняется.
– Что ты говоришь, Мутти!
– А ты бы предпочла, чтобы она занималась сексом без предохранения?
– Лучше бы она им вообще не занималась.
– Ты права.
– Может, именно сейчас она именно сексом и занимается, – еще больше растравляю себя я.
– Вряд ли это долго тянется.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что Эрик – новое увлечение. На прошлой неделе я слышала, как она мило щебечет с Луисом. Мы обе понимаем, что с Луисом Ева не спит, потому что он живет в Хенникере.
– О господи! Значит, Ева знакома с Эриком всего неделю, а он уже успел затащить ее в постель?
Мутти в задумчивости смотрит на меня, постукивая пальцами по столу.
– Ну, что еще? – Я не в силах сдерживать раздражение.
– Ты намерена поставить в известность Роджера?
– Я должна рассказать ему о раскуривании травки или о презервативах в ранце нашей дочери?
– Обо всем, – спокойно заявляет Мутти.
Одним глотком осушаю бокал, и Мутти тут же поднимается с места, берет хрустальный графин и снова его наполняет до краев.
– Нет, невозможно. Если Роджер узнает, сразу потребует, чтобы Ева жила с ним.
– Считаешь, это плохо? – Теперь Мутти наполняет свой бокал.
– Ужасно! Такой вариант даже рассматривать не хочу!
– А почему?
– Не могу представить свою жизнь без Евы. Как подумаю, что она уедет от меня… Именно по этой причине так и не перезвонила Натали Дженкинс.
Рука Мутти вместе с графином застывает в воздухе:
– Что ты сказала?
– А что такое? – Я готовлюсь к обороне, но уже поздно: слова сорвались с языка, и теперь придется все выкладывать начистоту.
– Что ты только что сказала? – настаивает Мутти.
Я с виноватым видом рассматриваю язычки пламени в камине.
– Если я правильно поняла, Натали Дженкинс тебе звонила? – Мутти водружает графин на стол и, подбоченившись, смотрит на меня в упор. – Признавайся, Аннемари!
– Да в чем? – лепечу я.
– Рассказывай, зачем она звонила!
– По поводу занятий Евы в ее школе. Натали заметила девочку еще в Кентербери, Ева произвела на нее хорошее впечатление. Натали хочет, чтобы мы приехали к ней, и тогда она оценит Евины возможности.
– А ты, значит, ей не перезвонила? – Мутти будто не верит своим ушам.
Я с несчастным видом качаю головой и кажусь себе беззащитным ребенком перед надвигающейся волной гнева Мутти.
– Аннемари-Констанция Циммер! Натали Дженкинс – трехкратный призер Олимпийских игр! Почему же ты ей не перезвонила? О чем только думала?
Мутти некоторое время не сводит с меня пристального взгляда, а потом откидывается на спинку кресла: