* * *
Костяная открыла скрипучую дверь и вывела Мальчика на порог.
– До обеда, если хочешь, погуляй, – сказала она. – Но только смотри, не уходи далеко. Потом, как пообедаем – я тебе сама все покажу. Да, и пожалуйста, аккуратнее! Не споткнись, не сломай себе чего-нибудь. Ты нам нужен целеньким… Здоровеньким… А то туман здесь бывает, знаешь, какой – сам черт ногу сломит! Что поделаешь… Такой климат… Такая местность… Эх, такая жисть…
Заборматывая последние слова, Костяная удалилась обратно в дом.
Мальчик отошел на несколько шагов от избушки и действительно сразу оказался в сером, холодном облаке тумана. Огляделся по сторонам – почти ничего не видно.
Осторожно, маленькими шажками, вытянув перед собой руку, он пошел вперед. Вскоре рука прикоснулась к чему-то твердому, шершавому. Забор. Мальчик подошел поближе и пригляделся. Забор этот был сделан из непонятного материала. Совершенно точно – не из дерева. Из каких-то странных грязно-белых палочек, склеенных между собой. Палочки были разной длины и толщины – от совсем коротеньких и тоненьких, размером с детский пальчик, до больших, странно изогнутых, как ноги в коленках, как ноги в коленках, как… кости!
Мальчик пронзительно, по-девчоночьи взвизгнул. Кости. Человеческие кости. Забор из человеческих костей.
Суетливо спотыкаясь, он пошел вдоль забора. Где-то здесь должен быть выход. Должно быть что-нибудь вроде калитки… вот. Вот она.
Туман тем временем стал еще гуще. Мальчик вслепую нащупал что-то – не то ручку, не то дверной засов – и дернул. Закрыто. Дернул еще раз, содрогнувшись от смутного омерзения, – ручка была обтянута сверху чем-то холодным, гладким и… мягким, что ли. Какой-то кожей необычной выделки… Дверь по-прежнему не открывалась, но, как показалось Мальчику, все же немножко подалась.
Он обхватил ручку плотнее (указательным пальцем нащупал на ее кожаной поверхности какой-то выпуклый, твердый кружочек – кнопка? Нет, не кнопка… А рядом еще один кружочек, поменьше, и еще…) и стал трясти и дергать изо всех сил.
Что-то хрустнуло – и калитка с визгом и стоном распахнулась, а холодный гладкий предмет остался у мальчика в руке. Довольно тяжелый предмет. Машинально он поднес его к глазам, чтобы получше рассмотреть.
Это был отломанный кусок человеческой ноги – колено и все, что ниже. Зеленоватая безволосая кожа. Черные, короткие – почти круглые – ногти. Это было здесь вместо засова…
Мальчик молча выронил обкромсанную конечность на землю и с полминуты простоял над ней, совершенно неподвижно, молча.
А потом побежал. Выскочил в распахнутую калитку и побежал что было сил – спотыкаясь и падая, не разбирая дороги, совсем ничего не видя из-за тумана и из-за едких слез, залепивших глаза.
– Ваню-ю-ю-ша! – услышал он за собой срывающийся, испуганный голос старухи.
Она бежала за ним, задыхаясь и нелепо прицокивая своей костью. Топ-тук, топ-тук, топ-тук…
– Кто-нибу-у-удь! Остановите его-о-о! Задержите его-о-о! Держите детеныша! Убье-е-ется!
Мальчик оглянулся – ничего, ничего не видно! – и побежал быстрее. Постепенно старуха отстала. Голос ее слышался теперь едва-едва – где-то далеко позади.
А потом, пробежав еще немного, он вдруг наткнулся на что-то – и упал, больно проехавшись по земле локтями и коленками и ткнувшись лицом в мокрую густую траву.
– Ну вот и попался! – сказал противный скрипучий голос. Знакомый голос.
Мальчик съежился, свернулся на земле клубочком и застыл.
Чья-то сильная жилистая рука взяла его за шкирку, подняла с земли, грубо встряхнула.
– Давай-ка я тебя все-таки съем, – сказало волосатое существо, дыхнув Мальчику в лицо водочным перегаром.
Топ-тук, топ-тук, топ-тук, – снова послышалось совсем рядом.
– Я т-те съем, Лесной! – пыхтя, сказала старуха. – А ну отдай детеныша! Забыл, что ли, чего Бессмертный сказал?
– Да подавись ты! – Лесной неохотно разжал пальцы и выпустил Мальчика.
– Пойдем, Ванюша. – Костяная повертелась в тумане и ловко вцепилась своей когтистой пятерней в безвольно повисшую руку Мальчика.
– Тьфу ты, твою мать! – сплюнул им вслед Лесной.
– А ну не ругайся при детях, – процедила Костяная, не оборачиваясь.
– Баба-Яга, костяная нога! Жопа жилена, манда мылена! – заорал Лесной и захохотал гнусаво и хрипло.
– Алкаш! – сварливо выкрикнула Костяная.
– Я хочу домой, – тихо сказал Мальчик. – Пожалуйста. Я домой хочу.
– Домой?.. Ну так мы и идем домой, Ванюша… Сейчас кушать будем. Я борщик сварила… И пирожки еще остались – с утра. Идем, сынок. Идем.
Топ-тук, топ-тук, топ-тук…
Он позвонил мне где-то через неделю, директор интерната.
Он позвонил и сказал:
– У меня для вас хорошая новость. Ваш мальчик сегодня вышел из комы.
Может быть, две-три секунды – две-три секунды между этими его словами и следующими его словами – и были моим счастьем? Бесконечным, оглушительным, беспримесным счастьем, которое по-настоящему, которое один раз в жизни?
– Я могу его забрать?
– Да, но… вы должны понимать, что «вышел из комы» – еще не значит «пришел в сознание».
– Что… что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что ваш ребенок теперь может шевелиться, самостоятельно принимать пищу, возможно, даже ходить… Но – по крайней мере, пока – он как бы совсем не воспринимает окружающую действительность.
– Но он… он хотя бы узнает меня, если я приду?
– Боюсь, что нет. Я же объясняю вам: сейчас он ничего не воспринимает.
Мне захотелось повесить трубку.
– Так вы придете? – словно почувствовав это, забеспокоился директор.
– Да, конечно.
– Сегодня?
– Да. Думаю, да.
Я не пришла. Ни в тот день, ни после. Никогда.
Чтобы не видеть, во что он превратился. Чтобы не знать, какое у него стало теперь лицо, и какое выражение – если есть хоть какое-то… – застыло в его глазах, и какие звуки он теперь издает… Чтобы не видеть, какие он строит гримасы, и как он раскачивается из стороны в сторону, и как он теперь улыбается. Чтобы не видеть. Не знать.
– Покушал? Ну вот и молодец, – сказала Костяная после того, как Мальчик, давясь и плача, съел суп и пирожки. – А теперь – тихий час. Ложись спать, Ванюша.
– Я не буду спать, – сказал Мальчик.
– Как это не будешь? Почему? – удивилась Костяная.
– Не хочу.
– А чего же ты хочешь?