Я проиграл.
Я слишком поздно понял, что она говорила не то. Запутывала меня, перевирая их карты.
Когда они ушли, пьяные и довольные, она захихикала. Я не стал разбираться. Не стал спрашивать «почему» и «зачем». Я схватил сумку и засунул туда только свое. Только то, что могло мне понадобиться для работы: колоду карт, листы ватмана, карандаши, кисти, баллончики с краской, маленькие ножницы, перочинный ножик, пару иголок… Взял немного денег – ровно столько, чтобы хватило на ночь в гостинице и на обратный билет в Москву. И ушел, хлопнув дверью.
Она молча наблюдала за мной, пока я собирался. Только когда я вышел из дому и бысто зашагал прочь, она высунулась из окна и стала орать сварливым, срывающимся голосом:
– …Возвращайся немедленно! Возвращайся, а то хуже будет! Слышишь, ты? Я приказываю! Я не разрешаю тебе уходить! В последний раз говорю! Я этого так не оставлю! Ты пожалеешь! …Нет моей силе конца… Выпускаю я на тебя силу могучу, – голос ее вдруг зазвучал тише и спокойнее. – …Во все суставы, полусуставы, во все кости и полукости, во все жилы и полужилы, в глаза и в сердце, в грудь и в утробу, в руки и ноги…
– Ты сумасшедшая! – огрызнулся я снизу и ускорил шаг.
Из окон соседних домов стали высовываться люди, лениво прислушиваясь к нашей перепалке на незнакомом для них языке.
– …И ничем ты не сможешь отговориться… Ни заговором, ни приговором, и ни стар человек, ни млад не отговорит тебя своим словом… Кто из моря всю воду выпьет, кто из поля всю траву выщипет, и тому мой заговор не превозмочь, силу могучу не увлечь…
Я уходил от нее в душную беззвездную ночь, а она все бубнила и бубнила мне вслед – и, кажется, плакала. Я вдруг понял, что ни разу еще не слышал, чтобы она плакала. И еще понял, что мне ее совершенно не жаль. Я был зол, раздражен – и счастлив, что вырвался.
На следующий день меня посадили в тюрьму.
Потом пришел Трехголовый. Он был одет в большую, разъехавшуюся по швам футболку с мультяшным розовым львенком и надписью «The Lion King».
Он шел, неуклюже переваливаясь с боку на бок, процарапывая острыми своими когтями глубокие борозды в поверхности моста, лениво волоча за собой огромный чешуйчатый хвост.
Ему было неудобно идти: две передние лапы – покрытые зеленоватой чешуей, бессмысленно мощные – росли совсем впритык друг к другу, и переставлять их нормально Трехголовый не мог.
У него было только две головы. Обе они, покачиваясь на длинных пупырчатых шеях, с изумлением и грустью разглядывали обрубок третьей шеи – неровный, с корочкой запекшейся крови.
– Хала, – прошептала левая голова.
Трехголовый тяжело и часто дышал, выпуская струйки горячего пара из всех своих ноздрей и ртов, точно продырявленный чайник.
– Хала – мое имя, – сказала средняя голова.
– Здравствуй, – ответила Маша.
– Нам отрубили голову, – грустно сказал Трехголовый двумя одинаковыми голосами. – Помоги нам.
– Как я могу помочь?
– Подойди ко мне. Подойди ближе. А теперь обними меня. Прижмись ко мне всем телом и закрой глаза.
Маша тесно прижалась к холодной, влажной чешуе Трехголового. Так тесно, что услышала, как бьются, медленно и глухо, три его сердца – одно в центре груди, одно слева и одно справа.
Трехголовый склонил обе своих головы над Машей. Понюхал ее волосы. Осторожно прикоснулся парой холодных ртов к ее вискам.
– Будеш-ш-шь моей… – прошептал Хала.
– Что?
Трехголовый отступил на шаг, противно царапнув когтями мост – точно гигантская вилка проехалась по фарфоровой тарелке, – и сказал:
– Отдай мне свою голову.
На какую-то долю секунды страх – или даже не страх, а просто отвращение… словом, что-то очень похожее на страх шевельнулось в ней – но тут же застыло, растворилось в холодной пустоте, заполнявшей ее.
– Хорошо. Как это сделать?
– Тебе не придется ничего делать, – ответил Трехголовый.
В тот же момент Маша почувствовала у себя на затылке пристальный взгляд. Словно кто-то стоял позади нее. Она хотела оглянуться – но не успела. Успела только заметить, как скользнула по мосту, по перилам моста, по дурацкой футболке Трехголового черная тень от какого-то длинного, тонкого предмета.
Отрезанная одним точным, резким движением, ее голова еще пару секунд оставалась на прежнем месте – а потом медленно накренилась и с глухим стуком упала. Кувырнулась пару раз по мосту, ткнулась в темную расщелину между двумя досками и замерла.
Трехголовый поднял ее, повертел в своей зеленой лапе. Поскреб еще пока мягкую корочку, сразу же образовавшуюся на срубе. Поставил голову на свою пустующую левую шею, придавил немного когтем. Потом осторожно убрал лапу – голова закачалась. Трехголовый неловко дернулся, попытался поймать ее на лету – но не успел: он был слишком неповоротлив.
Он снова поднял ее и снова – пыхтя, исходя паром, высунув от напряжения два длинных шершавых языка, – попытался пристроить на место той, отрубленной. Безрезультатно.
Повторив все эти манипуляции еще пару раз, Трехголовый тяжело вздохнул и сказал:
– Нет. Не держится. Лучше уж я верну ее тебе.
Он подошел к Маше, продолжавшей неподвижно стоять напротив, и осторожно приладил голову на прежнее место.
Боль сначала появилась в шее – острая, невыносимая, – а потом назойливым сверлом воткнулась в мозг. Маша застонала и открыла глаза, но не увидела ничего, кроме пульсирующей, искрящейся тьмы.
– Я все равно не смогу так жить, – услышала она голоса Трехголового. – Это будет не жизнь, а мучение. Убей меня, Маша. Там, у тебя под ногами, – меч или что-то вроде того. Убей меня. Пожалуйста.
Неуверенно взявшись рукой за перила, Маша осторожно присела на корточки и другой, свободной рукой стала шарить перед собой. Нащупав наконец еще теплую рукоятку меча, она подняла его, размахнулась и наугад полоснула воздух.
Глухое тук. Тук. Два тяжелых предмета упали на мост. Потом что-то заскрипело – и стало тихо.
Зрение вернулось не сразу. Сначала перед глазами возникло какое-то бледное расплывчатое пятно. Маша уцепилась взглядом за это пятно, прищурилась и долго смотрела на него – пока пятно не оформилось в большой, желтый, почти идеальный круг с отколотым слева кусочком. Пока на нем не проступили рыжие кляксы лунных морей и океанов. Пока оно не осветило все вокруг.
Трехголовый стоял на задних лапах, задумчиво облокотившись на перила моста. В вытянутых передних лапах он держал свои отрубленные головы. Они, не мигая, смотрели друг на друга. И время от времени испуганно косились вниз, на черную неподвижную воду.
Он простоял так долго. Очень долго. А потом головы вдруг скривились в странной гримасе, зажмурились – и Трехголовый разжал пальцы.