Вскоре после того несчастного случая Люси заявила мне, что уезжает.
– Куда уезжаешь? – спросил я без особого интереса.
Я подумал, что речь шла о нескольких днях.
– В Италию.
– Отдыхать? – удивился я.
– Да нет, как раз наоборот, – ответила Люси. – Работать.
– Кем?
– Гипнотизершей. Гадалкой. Воровкой… Шлюхой. Не все ли равно?
Я усмехнулся, решив, что она шутит, – она часто глупо шутила, – но ее лицо сохраняло маниакально-сосредоточенное выражение. Когда я понял, что она говорит всерьез, мне стало не по себе.
– Почему именно в Италию?
– Потому что это страна жуликов, – ответила Люси и глупо хихикнула. – Да нет, шутка. Ни почему. Просто я давно туда хотела.
– И надолго?
– Думаю, да. Наверное. Не знаю пока.
– А я? – вопрос сорвался у меня с языка как-то сам собой, я вовсе не собирался его задавать.
Более того, я не находил в этом вопросе никакого смысла. При чем тут я?
– При чем тут ты? – спросила она.
– Я не могу без тебя.
Я собирался ответить не это – но сказал это. И, сказав, понял, что это, кажется, правда.
Она пригладила рукой свои рыжие лохмы, ухмыльнулась – самодовольная дура – и спросила:
– Ты меня любишь?
Я чуть было машинально не сказал «да» – в ответ на этот вопрос я очень привык говорить «да» совсем другой женщине… – но в последний момент удержался.
– Ты же знаешь, что нет.
– И я тебя не люблю, – ответила Люси, недобро уставившись куда-то мне в лоб своими маленькими свинячьими глазками.
– Да, я в курсе.
– Хорошо, – сказала она. – Ты можешь поехать со мной, если хочешь.
– Я не могу поехать с тобой. Ты же знаешь – у меня ребенок в тяжелом состоянии.
– Ты же говорил, что это не твой ребенок, – сказала Люси и захихикала.
Мне захотелось ее ударить.
– Кажется, ты хочешь мне врезать, – она посмотрела на меня не с вызовом даже, а с этаким веселым интересом.
– Это мой сын, – сказал я.
– Ты похож на парализованную макаку, когда злишься. У тебя лицо застывает.
Мне хотелось ее ударить. Так хотелось. По морде. По лоснящейся ухмыляющейся морде. Конечно, я этого не сделал. А зря, зря, зря.
И зря я поехал с ней.
* * *
Железнодорожный вокзал в Веллетри маленький и безлюдный. На лавочке в ожидании поезда сидят всего три человека, из них только один – вернее, одна – с большой черной сумкой, так что выбора у меня нет. Я забираюсь на эту сумку и застываю, вцепившись лапами в синтетические волокна. На черном фоне я не слишком заметен.
Это рискованно, даже очень рискованно, но что мне еще остается? Скоро должен прийти поезд – он, кажется, ходит раз в час – и эту чертову щель между перроном и вагоном мне не преодолеть самому.
Ладно, ничего. Девушка вряд ли меня заметит. Она слушает плеер, громко чавкая, жует жвачку, и вид у нее весьма аутичный.
Когда поезд подходит, она быстро подхватывает сумку, едва не стряхнув меня, закидывает ее на плечо и вносит меня в душный вагон. Она швыряет сумку рядом с собой, и я осторожно сползаю на мохнатый сиреневый вельвет сиденья. Заползаю в щель между креслом и батареей и снова застываю. Следовало бы, наверно, поспать, но спать я сейчас не могу. Я еду в Рим – город, который я ненавижу больше всего на свете.
* * *
Она непременно хотела в Рим, а я был не против. Мне было, собственно, все равно. Мне все еще не верилось, что я сделал то, что сделал: бросил их и уехал с ней. Все это было как дурной, чудовищно подробный сон. Как нелепый кинофильм, в котором я играю, весьма посредственно, главного бэдгая – путаясь в тексте, потеряв сценарий и начисто позабыв обо всех мотивациях, эмоциях и намерениях своего героя.
Место действия меня мало интересовало – поэтому я поехал туда, куда хотела она.
Мы с Люси сняли квартиру в Риме – с довольно приличной кухней и двумя большими, квадратными, невероятно обшарпанными комнатами. Одна из них была спальней. Моей новой спальней. Нашей с ней спальней. Там стояла огромная двуспальная кровать с вечно грязным постельным бельем – поначалу я пробовал часто его менять, но потом бросил: все равно оно пачкалось как-то сразу, само собой. Там было душно и влажно. Там все мгновенно пропиталось прогорклым запахом ее духов. Туда я теперь приходил каждый вечер. Там я теперь спал каждую ночь. Она громко храпела во сне. А я лежал рядом с ней и думал, что хотел бы уйти оттуда, хотел бы вернуться назад… и вернулся бы, будь на то моя воля.
Вторую комнату Люси называла «рабочим кабинетом». Она задрапировала в ней стены бархатной черной тканью, притащила с блошиного рынка огромное зеркало в массивной позолоченной раме и какие-то вычурные подсвечники, а в центре установила круглый деревянный стол, покрытый зеленым сукном. На двери она повесила табличку, где ее корявым куриным почерком было выведено: «Люсифа – великая русская гадалка».
Откуда она брала свою клиентуру, я понятия не имею, – но к ней каждый день приходили какие-то люди, в основном женщины. Русскоязычные, естественно, – на других языках Люси не говорила.
Я никогда не входил туда, чтобы ей не мешать. Но однажды она сама предложила:
– Можешь смотреть, если хочешь. Если тебе интересно.
– Хочу, – сказал я.
Мне было интересно. Мне все еще было интересно, что и как она делает. Она была неподражаема.
* * *
Я присутствовал при гадании всего один раз – потом мне уже не хотелось.
В тот день к ней пришла девушка, совсем молоденькая. Она нерешительно постучала в дверь и, затравленно озираясь, просеменила к столу.
– Садись, – властным голосом приказала ей Люси.
Люси была одета совсем уж по-идиотски. Зеленая войлочная шляпа с черной вуалью, какой-то бесформенный черный балахон, толстые зеленые колготки и старомодные каблукастые туфли с массивными серебристыми пряжками. А на руках – длинные, по локоть, кожаные перчатки. Это она правильно придумала, с перчатками. Ее толстые красные руки с короткими пальцами действительно следовало прикрыть – они совсем не походили на руки гадалки. Как, впрочем, и лицо. Так что, возможно, и вуаль – не такой уж идиотизм…
– Что ты хочешь знать, дорогая? – спросила Люси и чиркнула спичкой; зажгла свечи.
– Ну… будущее, – замявшись, призналась девушка.
У нее была глупенькая, но обаятельная мордашка. Она смотрела на нас недоверчиво и, кажется, уже жалела, что пришла.
– А зачем тебе знать будущее? – поинтересовалась Люси.