– Пусть лучше прочтет молитву, – предложил он Бернарду. Меня он игнорировал. – Лаудетор Езус Кристос!
– Я почти не знаю молитв, – сказал я и поспешно добавил: – Но кто их знает целиком? В моем медвежьем краю даже священники знают только пару первых слов, да и то все по книжечке, да под фанеру. Вы можете сказать любую молитву, а я повторю ее за вами! Не знаю, почему на меня не подействовало заклятие колдуна. Не знаю. Но я точно не на стороне Тьмы...
Про себя добавил, что уж точно и не на стороне бога, меня тошнит от этого средневековья в век компьютеров и Интернета, и все эти священники в их шаманских одеждах вызывают только брезгливость.
Бернард звучно хлопнул ладонью на рукояти топора.
– Ладно, – заявил он громко. – Мы в походе! Здесь нет судей. Зато есть топор и веревки. Пока что все исходящее от Дика было нам в пользу. Я знаю, что лучше утонуть, чем ухватиться за руку, протянутую дьяволом, но пока никто не доказал, что Дик служит дьяволу, я принимаю его руку.
– И я принимаю, – сказала принцесса пылко. Рудольф поколебался, взглянул на Ланзерота, на Бернарда, сказал уклончиво:
– Я пока не тону, так что от хватания воздержусь. Но все-таки, если бы не стрела Дика, – простите, ваша милость, то бишь ваш арбалет, – меня сейчас клевала бы какая-нибудь паршивая ворона. Вас, без сомнения, долбили бы благородные вороны, баронских кровей, а меня так... простолюдная, с выдранным хвостом. Так что я не прочь, чтобы Дик и дальше ехал с нами. Лучше, ко мне поближе. Это я на случай, ежели вы им брезгуете.
Теперь я понимал, почему Бернард внезапно бледнеет, начинает шептать молитву, а его невидящие глаза устремляются поверх конских ушей к незримым градам. Рудольф иногда дергается и хватается за топор, Асмер ни с того ни с сего вздрагивает, глаза становятся дикими, а взгляд провожает в чистом поле нечто незримое для меня. Все они тут же творили молитвы – кто шепотом, кто во весь голос, хватались за кресты, крестились сами и перечеркивали крестообразными движениями пространство. Если бы эти кресты становились видимыми, мир выглядел бы, как окна во время ленинградской блокады, когда для защиты от взрывной волны их обклеивали полосами крест-накрест.
Я сам два-три раза ощущал странное чувство, словно на меня дует прохладный ветерок. Это было именно чувство, а не сам ветерок, ибо охватывал он меня и при полном безветрии, и при жарком ветерке в спину, и даже ночью у костра под одеялом.
Похоже, что нас стараются выловить и всякими колдовскими сетями. Или неводами. Тонкими, тоньше любых нитей паутины, которую рвут даже мухи, но колдуну это неважно, ему главное, что сеть дрогнет в каком-то месте, подаст сигнал, и туда можно тут же направить своих убийц, нанятых разбойников, степные банды, натравить местных разбойничающих феодалов.
Они это чувствуют, мелькнуло в голове. Они все, даже скалообразный и толстокожий Бернард, чувствуют эти колдовские сети гораздо сильнее, чем я!
Я ехал, раздумывая о странностях этого мира, снова и снова возвращался к разговору с незнакомцем, угостившим меня вином. Он сказал, что есть королевства, где живут умом. Где живут намного справедливее, Не там ли разгадка, как я сюда попал? И как вернуться?
Однако он сказал, что те страны на юге. Но ведь там земли захвачены войсками Тьмы...
Внезапно в глазах стало темно. Темно, хотя я чувствовал на коже жаркое прикосновение солнца. Распахнулось звездное небо, усыпанное сверкающими бриллиантами, огромными и яркими. Их было столько, что роились, как пчелы. Я не успел ахнуть, среди звезд возник исполинский храм, надвинулся, я оказался внутри, душа ушла в пятки, сжалась в точку, в атом, страшась нечеловеческой мощи и великолепия...
Свет ударил по глазам, я невольно сощурился, хотя видение посетило меня на кратчайшую долю секунды. Я за свою жизнь дважды видел молнию сравнительно близко, так вот в ее свете почему-то все застывало прохожие с поднятыми ногами, деревья – согнувшиеся от ветра, останавливался даже стремительно проносящийся мимо автомобиль, а грязно-серые брызги повисали в воздухе разорванными кружевами старой половой тряпки.
Потом я узнал, что вспышка молнии как бы фотографирует на сетчатке глаза изображение, и я в течение секунд видел картину, что длилась на самом деле стотысячную долю секунды, а вообще-то простым глазом такое узреть невозможно...
И вот сейчас все вернулось, мир залит ярким солнечным светом, солнце обжигает плечи и затылок, в ветках поют птицы, но мое сердце бешено стучит, захлебывается от ужаса, а душа скукожилась, подавленная астрономическим великолепием увиденного...
На развилке дороги Ланзерот молча свернул на ту, что вела в лес. Я так же молча показал Бернарду на другую. Он кивнул.
– Да, эта в город. Мирный городок, я там дважды бывал. И постоялый двор хорош, и кормят хорошо, и служанки податливые.
Я со злостью посмотрел в прямую спину рыцаря.
– Так чего же он?
– Ценный груз везем, – сказал Бернард так, будто я только сейчас увидел повозку, а не тащил ее последние полдня наравне с волами. – В городе и не заметишь, кто тебя окружит в таверне. А в лесу издали видишь хоть конного, хоть пешего.
– Но раньше...
– Пора начинать избегать городов и больших сел.
– Почему?
– Они все опаснее.
Я пожал плечами.
– В городе есть стража, а в лесу... Ладно, я все понял. От брошенного в спину ножа или арбалетной стрелы никакая стража не спасет.
Бернард кивнул, дальше ехали молча. Деревья надвигались вроде бы сплошной стеной, но потом рассредоточивались и неслышно скользили мимо по обе стороны узкой тропинки. Ехать пришлось по одному, волы едва тащили повозку, колеса подпрыгивали на выпирающих корнях, переваливались с трудом. Повозка натужно скрипела, раскачивалась, внутри явственно постукивало, будто каменные валуны терлись друг о друга.
Потемнело. В небе прогремело, будто повозка раз в сто покрупнее нашей катила по булыжной мостовой там, наверху. С западной части неба двигалась плотная темная масса с разлохмаченным краем. Солнце пыталось просвечивать желтым пятном, но от края горизонта на смену двигались настоящие горы, и на землю пали сумерки.
Ливень хлынул неожиданно резкий, холодный. По голове и плечам застучали мелкие осколки льда. Конь нервно дергался, прядал ушами и все порывался пойти вскачь, словно на скачущего попадет капель меньше, чем на бредущего шагом.
Но волы тащили повозку тем же ровным шагом, ливня с градом почти не замечая. Я стиснул челюсти, терпел, превозмогал инстинкт каждого горожанина при первых же упавших каплях в смертельной панике броситься в любой подъезд, под любое укрытие, будто это не простой дождь, а огненный ливень Содома и Гоморры.
Ливень оборвался так же внезапно, как и начался. Впереди, обгоняя нас, пошла по дороге стена падающей с неба воды. Земля кипела, пыль взметывалась на высоту человеческого роста. Я посмотрел на своего коня, на себя: не только конские ноги и брюхо в грязи, но и мои ноги до колен покрыты серыми полосами жидкой грязи.