Я с усилием поднял меч и загородил дорогу. Демон взревел, его огромная когтистая лапа потянулась к моему лицу. Я вскинул меч для удара, но обреченно понимал, что легче перерубить двутавровую балку.
От приземистой часовенки бежал, истошно вопя, монах. Седые водосы струились за ним, как живое серебро, сутана развевалась, как крылья нетопыря. Он на ходу вскинул крест, завопил тонким, срывающимся голосом:
– Посланец ада! Заклинаю, изыди туда, откуда явился!
Демон дернулся, мне показалось – в сильнейшем раздражении, что помешали, а сами слова на его дубленую кожу не оказали никакого воздействия. Голос его прогремел, как раскаты грома. Земля вздрогнула, пронесся порыв сильного ветра. Я не расслышал слов, но понял: демон в ярости. Он не испугался, даже когда священник приблизился вплотную и брызнул из бутылочки прозрачной жидкостью. Кожа не задымилась, мясо не вспыхнуло. Священник отступил на шаг, словно в удивлении. Глаза демона налились багровым огнем. Оттуда полился зловещий пурпурный свет, я видел, как сузились зрачки. Внезапно из глаз демона полыхнула ветвистая молния толщиной в ствол дерева и ударила в крест, зажатый в худом кулачке монаха.
Я ждал, что священника отшвырнет, как футбольный мяч от бутсы футболиста, но сухонький сверчок в рясе даже не пошатнулся. Лицо светилось праведным гневом, волосы трепал невидимый ветер. Глаза горели чистым светом, только голос все испортил, прозвучал визгливо:
– Повелеваю! Изыди! Иначе исчезнешь, яко дым перед лицом всевышнего...
Демон завизжал, но теперь это был визг смертельно испуганного зверя. Я потрясение наблюдал, как весь он стал намного меньше, а свирепое адское пламя исчезло вовсе. Под ногами вспыхнуло огненное облако, демон разом исчез... Остался только запах гари и серы. Сраженный воин лежал весь почерневший, кровь застыла, как черная смола.
Я все еще держал меч перед собой, пальцами другой руки коснулся лица. Кожа чистая, никаких волдырей. Даже ресницы на месте.
Священник посмотрел неприязненно. Я уже открыл было рот благодарить, но священник повернулся и пошел осматривать раненых.
Подошел Бернард, он шумно дышал, отдувался, проревел: .
– Молодец! Хорошо дрался. Ты не простолюдин, Дик. Я хоть и не рыцарь, но мне можно иметь оруженосца. Понял? Я беру тебя.
Я поклонился, еще не зная, надо ли брякаться на колени. Конечно, оруженосец – это повышает мой статус, но в походе значит лишь, что коня Бернарда я должен чистить чаще и лучше других. Выше статус – больше обязанностей. Странный мир...
– Спасибо, Бернард.
– Хорошо дрался, – повторил он. – Эти твари, раз уж не смогли ворваться за нами, совсем взбесились! Пока мы тут обнимались, бросили отборные силы на захват левой башни. Почти удалось, почти...
Я прервал:
– Бернард, ты видел?
Он вскинул брови:
– Кого? А, демона? Ну конечно. Все видели.
– А почему он так... Ну, меня не утащил в ад, других не стал? У него же силы, как у сотни воинов! Но священник погнал, как какого-то шелудивого пса...
Бернард посмотрел с великим удивлением:
– А ты не знал?
– Чего?
– Что на силах ада запрет убивать людей. Или тащить в ад.
Я начал догадываться, спросил:
– А... почему? Бернард пожал плечами.
– Наверное, договор. Что, значит, можно брать только «своих». А за остальных людей идет ежечасная борьба. Да-да, между силами Тьмы и Света. Добра и Зла, Правды и Кривды, Порядка и Хаоса... Как ни назови, но это так. И господь наш то ли не так уж всемогущ, то ли у него какие-то соображения, раз не уничтожит дьявола раз и навсегда. Ты ж знаешь, дьявол в любое время вхож на небеса, разговаривает с господом, спорит с ним, скотина, клевещет на человека... Может быть, в этот самый момент на меня возводит напраслину, гад! Словом, для меня, простого честного воина, это чересчур сложно. Да только ли для меня? Церковники друг другу волосы рвут, никак не договорятся. А я, простой солдат, вот что тебе скажу: еще больше, чем самого дьявола, берегись людей, что отдали души дьяволу! Вот они-то опаснее самого дьявола. Они в ад утащить не могут, но вот туда отправить – за милую душу. Над ними нет запрета разрубить тебя на куски, содрать шкуру с живого, посадить на кол. Ты никогда не сидел на колу? Правда? Ну тогда вообрази хорошенько, что тебя поймали, связали и сажают на острый длинный кол...
Он говорил настолько смачно и красочно, что я в самом деле... вообразил. Стало дурно, а Бернард зычно захохотал, довольный.
– А если бы все-таки утащил в ад? – спросил я. – Ну взял бы и утащил?
Он подумал, кивнул.
– Ну, злость может затуманить башку даже демону. Ну тогда за нарушение как-то накажут, уж точно. Выпорют или заставят свиней пасти.
– Спасибо, – ответил я зло. – Мне как-то все будет равно, сорвут с него лычки или не сорвут.
Нам отвели просторную келью, но Асмер и Совна-рол остались при повозке. Принцессу местный пастор увел в исповедальню, я быстро выяснил, что при монастыре есть и огромная библиотека, отпросился у Бернарда, ныне своего непосредственного хозяина, и отправился туда.
Именно здесь, во дворе монастыря, я ощутил дух средневековья. Дома крестьян, которые мы проезжали, мало чем отличаются от домов современных колхозников или фермеров, а коровы и гуси везде одинаковы, сады тоже сады, даже рыцарские замки при известной фантазии смотрятся как причудливые особняки «новых русских», но вот монастырь...
Я шел через двор, вымощенный плитами, сразу присмиревший, ставший меньше ростом. Здесь все из камня, грубого, неотделанного, как напоминание о вечности. Эти камни будут такими же, когда исчезнет и память об этих монахах, о королевствах, так что надо жить, помня о вечности, отбрасывая мелкое, никчемное, суетное, сиюминутное...
Каменные стены, каменные здания, а посреди двора колодец, выложенный по кругу массивными гранитными плитами. Единственное дерево, тоже у колодца, старое, с потрескавшейся корой, ветви простерты во все стороны, как благословляющие длани.
Возле колодца в глубокой задумчивости сидит монах. По здешней моде капюшон надвинут на глаза так, что я видел только чисто выбритый подбородок да скорбно сжатые губы.
– Добрый день, – сказал я. – Не подскажете ли, святой отец, как мне побеседовать с настоятелем монастыря?
Монах чуть приподнял голову, некоторое время изучал мои ноги, а я смотрел на его отливающие синевой щеки и думал, что католицизм лучше православия уже тем, что эти монахи бреются, хоть слыхом не слышали про Old Spice, а наши зарастают, как орангутанги. Хотя, по большому счету, и те и другие... гм...
– Отец-настоятель, – ответил он наконец медленно, – уже далек от мирских забот. Он готовится к встрече со всевышним...
Я посочувствовал:
– Умирает?