– Да, в кафе – это хорошо. Оно не дорогое?
– Да что вы – я угощаю, – поторопился сказать Максим.
К кафе Максим подъехал, как и было условлено, в два часа. Только он уселся за столик, к нему сразу подошла невысокая пожилая женщина. Судя по всему, Наталья Петровна приехала раньше и где-то дожидалась собеседника. Одной ей в кафе сидеть не хотелось. Максим сразу понял, что женщина небогатая – такое пальто, как у нее, можно было купить на распродажах в эпоху тотального дефицита. Максим смутно помнил похожее у своей тетки. Женщина присела за стол.
– Что вам заказать? – Максим приветливо улыбнулся.
Женщина обвела взглядом зал, внимательно посмотрела на тарелки соседей и, с минуту поколебавшись, произнесла:
– Шоколадный торт, мороженое и чай. Если можно.
Было очевидно, что походы в кафе для нее редкость, и, несмотря на смущение, женщина решила воспользоваться ситуацией. Пока они ждали заказ, Максим вел ничего не значащую беседу:
– Вы давно работаете в больнице?
– Это сейчас она больница, – ответила Наталья Петровна с готовностью, – раньше был роддом. Потом учреждение перепрофилировали. Хотели закрыть, но затем все-таки сделали ремонт.
– А вы кем работали тогда?
– Я в родильном отделении и работала.
Так потихоньку, слово за слово, Максим разговорил Наталью Петровну. Уже вовсю лакомясь тортом, она поведала ему то, что так настойчиво искал господин Илларионов. Максим слушал, запоминая каждое слово, боясь вытащить ручку, чтобы записать. Он уже заметил, что, пока люди просто разговаривают, никто особо не придает значения словам. Но при малейшей попытке хоть что-то зафиксировать на бумаге, рассказчик цепенел, сбивался, речь становилась путаной, словно груз ответственности в виде строчек давил и пугал.
– Оставили они ребеночка тогда. Вернее, тетка настояла, а мамочка так болела, что не спорила особенно с ней. И бумаги все подписали. И потом она-то, мать, жила же с теткой. Тетка ее воспитала, хорошо воспитала. Девочка она была послушная и училась хорошо. Директор интерната, куда ребенка потом отправили, раньше учительницей у нее была. Она все знала, все подробности.
Наталья Петровна с аппетитом ела торт, а Максим, наблюдая за женщиной, не мог понять, радоваться ему или огорчаться. С одной стороны, вот она, та информация, которая принесет деньги, с другой стороны, «грязное белье» все-таки нашлось. «Даже странно, я было подумал, что этот человек действительно почти святой».
Деньги он Наталье Петровне передал уже на улице, чтобы никто ничего не заметил. Еще Максим записал адрес директора интерната, хотя это уже и не надо было. Достаточно самого факта, пусть даже и не совсем проверенного. Был бы дым, а огонь точно уж раздуют.
Господин Илларионов сиял.
– Я же вам говорил: не бывает так, чтобы человек не наделал глупостей, пошлостей и гадостей. На то он и человек.
Семен Петрович так обрадовался услышанному, что можно было подумать, он выиграл миллион. «Наверное, так и есть!» – усмехнулся про себя Максим.
– Семен Петрович, когда вы остальные деньги нам переведете?
Благостная мина сошла с лица чиновника.
– Голубчик, так еще ничего не сделано. Это же первый этап. Вы нашли то, что искали. Но предъявить это невозможно даже бабке на лавочке в виде сплетни. Нужны детали и яркое, убедительное оформление. Ну, вы, пиарщики, сами знаете, как это делается…
– Впрочем, даже детали не очень важны, бог с ними. В них никто особо копаться не станет. А вот оформление – будьте любезны. Чтобы преподнести оказалось не стыдно, – помолчав, добавил он.
Максим попытался что-то возразить, но Илларионов уже встал, потрепал его по плечу и двинулся к выходу. Уже отойдя на приличное расстояние, обернулся и, улыбаясь, произнес:
– Не жалейте черной краски. Она нынче – самая дорогая!
Максим решил, что два дня возьмет себе на проверку фактов и еще неделю на то, что Семен Петрович называет упаковкой. Надо было спешить: подходили сроки платежей по давно взятым кредитам, и типографии требовали неустойку за отозванные тиражи. «Конца и края этой цепочке нет!» – подумал Максим.
Оксана Малышева отлично понимала, что деньги для поддержания их агентства найти надо. Она также понимала, что эти деньги должны быть «порядочными». И еще знала, что быстро такую сумму они бы не нашли. А «костлявая рука голода» сжималась. У них уже уволилось два сотрудника из технического отдела, один из отдела маркетинга и целых три из отдела продаж рекламной продукции. Как-то держались ребята-технари, они могли подрабатывать на стороне без ущерба для основной работы, сидели пиарщики, у которых всегда был левый заработок, и пока особенно не нервничали художники. Это в какой-то мере успокаивало. Но…
Оксана за время работы в рекламном бизнесе видела, как распадаются крепкие компании. Зрелище это было тяжелое – казалось, что живой и здоровый организм вдруг заболел какой-то заразой, которая лишает его органов чувств, зрения и конечностей. Свое агентство они с Максимом буквально лепили с «нуля», выстраивая концепцию, тщательно отбирая сотрудников и кропотливо формируя круг клиентов. К последним Оксана относилась как родным детям – подарки к праздникам, мелкие, но интересные сувениры, бонусы в виде дорогих ежедневников и, конечно, скидки. Клиенты это все, разумеется, ценили и каждый год, после русского Рождества, напоминали о себе огромными заявками. Нынешний год стал исключением. Заявок оказалось немного, а люди, с которыми у Оксаны сложились уже почти дружеские отношения, неловко мямлили про кризис и начальство, которое «жадничает». По всему было заметно, что сработала какая-то пружина и развернула их деловые отношения на сто восемьдесят градусов. Оксана недолго горевала, а посадила девочек-менеджеров за телефоны, сотрудницы стали обзванивать клиентов, и таким образом ситуация немного поправилась. Но деньги, принесенные случайными клиентами, не могли решить проблему с кредитом и уж точно не покроют арбитражные штрафы. Поэтому Оксана, в душе осуждая Максима, признавалась себе, что порой непорядочный путь самый продуктивный. К бумагам, которые Круглов горой складывал на своем рабочем столе дома, Оксана не подходила – ее останавливало чувство неловкости. А еще казалось, что, загляни она во все эти личные дела хоть раз, возврата назад уже не будет. Любопытство и «раздвинутые моральные границы» поставят ее на одну ступень с такими, как Илларионов. «И Максим», – подсказывал внутренний голос. Но о нем думать плохо не хотелось, и она всячески оправдывала Круглова.
С работы Оксана теперь уходила немного позже – нужно было заниматься еще и PR-проектами. Максим иногда физически не успевал доехать до офиса, и уж тем более у него не оставалось времени для встреч с заказчиками и для обсуждения рекламных кампаний. Первое время она еще его ждала в опустевшем офисе, потом же садилась в машину и ехала домой, выбирая путь длиннее, затем, придумывая различные поводы, заходила в магазины. Благодаря этому и московским пробкам вечера Оксаны не были такими одинокими. Максим всегда звонил около девяти часов и сообщал, что он у Семена Петровича и скоро выезжает, на самом деле возвращался он уже после двенадцати, когда сонная Оксана бродила по дому, выключая свет и телевизор. Максим почти никогда не ужинал. «Там, у Илларионыча, перекусил», – бросал он, целовал Оксану и отправлялся в маленькую комнату, считавшуюся у них его кабинетом. Иногда Максим приезжал пьяный на такси, оставив машину около офиса Семена Петровича. В эти вечера Круглов немного воинственно рассуждал о том, что вполне может сделать карьеру политика, только на это нужно время и некоторая свобода взглядов.