– Бог ты мой, – прошептал я, уже догадываясь.
– Вот-вот, – угрюмо сказал Беольдр. – Этот простак тут же поспешно прыгнул, чтобы опередить других. Там подхватил монету и бегом поднялся по ступенькам... Сам понимаешь, все раскрыли рты. Но все перед этим побывали в таверне, вино туманило мозги, как-то решили, что просто повезло. Правда, доспехи и коня пришлось отдать...
– Слава Богу, – выдохнул я, – то-то я заметил, что конь у него в такой богатой попоне...
– Это еще не все, – сказал Беольдр несчастливым голосом. – Они пошли по стене дальше, пока не пришли к башне, что прямо над рекой. Там глубокие омуты, там вообще опасно. Стали говорить, что там на дне огромная жемчужина, хорошо бы ее достать, а обратно легко вскарабкаться по стене... Это по отвесной стене, представляешь? Там паук не взберется. Только сказали, как этот простак прыгнул прямо в железных доспехах! Все решили, что он утонул, но тот все же вынырнул, показал в ладони крупную жемчужину, после чего легко, как белка, взбежал по стене обратно. Все смотрели, как на чудовище, но гордость не позволила признаться, что дурачились... Да уже и не только гордость, конечно. Уже испугались, я с ними потом переговорил, сволочами!
Я слушал, чувствуя приближение чего-то нехорошего.
– Бедный простодушный Сигизмунд!
– А на обратном пути, – сказал Беольдр несчастным голосом, – люди Карла решили попробовать какую-то особую катапульту. Подвезли ее поближе к стенам, швырнули не камень, а глиняный горшок с горячей смесью. Наши стрелки мигом раздолбали и катапульту, и стрелков, но горшок все равно упал на крышу конюшни и поджег. Ветер дул в нашу сторону, подойти невозможно. А один из молодых оболтусов сказал Сигизмунду, что если тот сумеет вбежать вовнутрь и выпустить оттуда коней, то пусть себе выбирает любых... Ну, Сигизмунд бросился в огонь, разбил ворота, вывел всех коней, а на нем не сгорело ни единого волоска! Вот тут-то всех и тряхнуло... Я как раз прибежал, видел, как рыцарь Денс Гарт пал перед ним на колени, умолял простить за дурацкие розыгрыши, идиотские шуточки... мол, никто же не знал, что на нем такая святость... Я сказал со злостью:
– Догадываюсь. Ох, догадываюсь!
– Не знаю, о чем ты догадываешься, – сказал Беольдр свирепо, – но я видел, как побелел Сигизмунд, с каким ужасом оглянулся на пылающую конюшню. Набежала уйма народу, но все равно удалось лишь не пустить огонь дальше, а конюшня все равно сгорела. Сигизмунд пытался поднять одну вещичку, что блестела среди углей, тут же с криком отбросил, а на ладони, не поверишь, вот такой волдырь! А до этого он спокойно брался за раскаленные докрасна засовы!.. Понимаешь, он верил всей душой и сердцем, страшился не огня или земли, а страшился показаться недостаточно быстрым, недостаточно усердным. Он не думал о себе или своем теле, он безоговорочно верил этим идиотам... и у него все получалось!.. Но теперь он испуган. Дик. Понимаешь, он теперь никому не верит и всего боится.
– Из крайности в крайность, – пробормотал я. – Из меня, конечно, психотерапевт хреновый. Точнее, никакой. Но я возьму его... не потому, что буду лечить его душу... Ваша милость понимает, какой из меня лекарь, зато его никто не лягнет здесь.
Беольдр возразил:
– Здесь никто не посмеет обидеть, он всех напугал до икоты!.. Но ты забери его, чтобы он этих гадов не видел. Когда епископ узнал про случившееся, он на всех рыцарей, что так шутили, наложил жесточайшую епитимию. Это ж какого человека, сказал он, потерял наш Зорр! Человек с такой неистовой верой мог и войска Карла отбросить назад, и войну всю выиграть, да и вообще... Давно не встречали человека такой неистовой силы благодаря чистоте души и детской вере!.. А теперь Сигизмунд страшится собственной тени. Отправляясь с тобой, он, понятно, еще больше увязнет в неверии и нечестии...
– Почему? – спросил я автоматически, тут же понял, прикусил язык.
Беольдр взглянул хмуро.
– Понял, да?
Солнце едва-едва позолотило облачко над горизонтом, когда моего коня вывели из конюшни. Огромный, могучий, он мотал головой, двое дюжих конюхов едва удерживали под уздцы. Я спустился с крыльца, тоже огромный, в доспехах, похожих на скафандр для погружения в Марианскую впадину. Еще двое услужливо подкатили колоду, поставили ее стоймя.
Я погладил коня по умной вытянутой морде, зашел с другой от колоды стороны. В походе вряд ли на каждом шагу седальные камни или эти колоды, так что... Конь напрягся, когда я вставил ступню в стремя, я ухватился за луку седла, оттолкнулся от земли, чувствуя себя волейболистом у сетки, которому надо поставить блок, мышцы затрещали, но сумел воздеть себя в седло.
Конь с шумом выпустил воздух. Из легких.
Мне подали копье, я принял и держал острием кверху, так принято, выброшу в ближайшем же лесу. Или сразу за воротами. Послышался цокот копыт, из-за строений выметнулся легкий с виду конь Сигизмунда: сам всадник сидит красиво и гордо, рыцарское копье даже не подрагивает в такт скачке.
Этот конт Сигизмунд, мелькнула у меня ироническая мысль, странная помесь аристократичного ребенка и крепкого крестьянского чада, что взращен на деревенском молоке, сметане, сливках, отсюда эта свежесть кожи, чистый румянец, а также по-крестьянски широкие плечи и могучее сложение лесоруба.
Он посмотрел на меня влюбленными глазами.
– Я ночь не спал, сэр! Все торопил этот сладостный миг...
Беольдр усмехнулся:
– Врешь. Трусил небось, что передумаем. Пусть счастье вам сопутствует!
– Сэр, – сказал Сигизмунд счастливо, – это уже вот счастье! Наконец-то подвиги, я так мечтал... но какие подвиги в нашей глуши? Пока сэр Ричард не послал меня в суровый Зорр... И вот сейчас – самый счастливый день моей жизни!
– Или несчастный, – проворчал я. – Готов?
Из костела вышли священники. Глаза Сигизмунда округлились, узнал епископа, высших иерархов инквизиции. Даже побледнел, а губы зашевелились, словно перебирал грешки. Впрочем, откуда у него грешки, явно благодарственная молитва, хвала Господу, его ангелам...
Священники благословили нас, Сигизмунд все порывался слезть и встать на колени. Отец Дитрих перекрестил меня особо, его острые глаза все искали крестик на моей шее, но я в железном доспехе сижу по самые уши, даже голова накрыта железом.
Мой великанский конь нес меня с легкостью, хотя на мне пудика два тесного железа. Вообще-то я не знаю, сколько в пудике кэгэ, но чувствую, что многовато. Хотя я на голову выше Сигизмунда, однако самое тяжелое, что я носил – это зимнюю куртку с капюшоном, а вот таким летом – джинсы и гавайку. Сейчас же в железе весь, даже шлем с настоящим забралом.
Дождь пошел с ночи, какой-то не летний, что налетает как буря и так же быстро исчезает, оставляя небо чистым и голубым, траву вымытой и зеленой, а воздух посвежевшим и свободным от пыли. Сейчас небо затянуло почти осенними тучами, дождь стучит по листьям, монотонный, гадкий, а я без зонтика, я не под крышей автобуса или в надежном метро, даже не прячусь в ближайшем подъезде, как у нас принято, я еду открыто под этим бесконечным дождем, с неба по мне мелко стучат капли холодной воды, а когда задеваю ветки, с них злорадно обрушиваются целые водопады.