— Тебе-то откуда знать?! — Гудвин извлек из кармана початую четвертинку. — Будешь?!
— Вы не правы, коллега! — поддержал его артельщик. — Лев Николаевич мог это сказать, когда убежал из Ясной Поляны! Сам его поступок сказал об этом!
«И кто меня за язык дергает?! — подосадовал я на собственную опрометчивость. — Литературного диспута мне только недоставало!»
— Вот кого я не люблю, так это — глухонемых! — насупился Гудвин, убирая бутылку. — Вечно, засранцы, на чужую точку прут!
Мыча и толкаясь с завсегдатаями, к шеренге попрошаек с краю пристроилась настырная компания упомянутых лишенцев.
— …И тогда писатель, запрыгнув на подножку отходящего поезда, воскликнул… — с жаром продолжал вещать Родион Петрович.
— А вам известно, коллега, что граф Толстой был от церкви отлучен?! — перебил я учителя.
Родион снял запотевшие очки и яростно стал их натирать о подол телогрейки.
— Это правда?! — обернулся к нему Гудвин.
— Видите ли, в чем дело, уважаемый Леонид! — замялся историк. — В кругах русской интеллигенции процесс богоискательства часто переходит границы дозволенного, и тогда…
— Заткнись! — Гудвин толкнул его локтем в бок.
Проходящая женщина уронила в его беретку бурый полтинник.
— Кто еще мог сказать?! — спросил озабоченно Гудвин, обращаясь уже ко мне.
— Пушкин мог бы, — прикинул я вслух. — У Пушкина в этом году юбилей. Ему и не такое с рук сойдет.
Мой одноклассник снял с шеи табличку, затребовал у Родиона Петровича маркер и немедленно восстановил историческую справедливость.
— Ну, мне пора, пожалуй. — Сверившись с часами, я откланялся.
Осенью на старом кладбище людей было явно меньше. Живых я имею в виду. Возможно, впрочем, что встреча моя с Курбатовым состоялась тогда в будни. Слишком много событий с тех пор произошло.
— Мама, мама! — Девчушка в малиновом комбинезоне тянула за собой к бронзовому ангелу, попиравшему на постаменте змею того же металла, румяную молодуху со строгим лицом, обрамленным черной косынкой. — Гляди, какой дядя с крыльями!
Мама на нее шикала и озиралась. А я брел мимо заметенных снегом надгробий к последней обители действительного поэта и тайного советника Михаила Хераскова. «Желаниям всегда предел найти мечтаем; имея что-нибудь, мы большего желаем!» — высказался он в адрес живущих и тогда, и теперь, и тех, кто будет после.
Александр Дмитриевич Курбатов прибыл в оговоренный час, как и в первое наше свидание, с другой стороны аллеи. Но застал он меня уже не на лавочке и не врасплох. Застал он меня за изучением надписи на мраморной плите одного из давних захоронений метрах в десяти от назначенного места. Помедлив, как я заметил периферийным своим зрением, он подошел ко мне и встал рядом.
— Что вы хотели этим сказать? — тихо справился я, созерцая эпитафию. — Что я — жалкий недоумок, способный лишь к проявлению блестящих навыков по части выживания?
«Коллежский асессор Александр Дмитриевич Курбатов, — гласила надпись, выбитая на тусклом надгробии. — Поспеши на помощь мне, Господи, спаситель мой!»
А ведь мог бы я и не обратить на нее внимание.
— И давно догадались? — усмехнулся «покойный асессор».
— Сподобился б раньше, — ответил я, едва сдерживаясь от желания удавить его прямо у «собственной могилы», — вас бы, Иннокентий Парфенович, уже на том свете с фонарями искали.
— Я в Бога не верую, — высокомерно отозвался Вершинин. — Я, попросту говоря, матерьялист. Поздно мне убеждения перекраивать. Соответственно, не верю и в тот, как вы изволите выражаться, свет. Я и в этот-то…
— Что мне с вами делать? — спросил я все так же тихо.
И действительно, я этого еще не решил. Слишком внезапным, слишком нечаянным было мое открытие.
— «Что нам с вами делать?» — хотели вы сказать, — с нажимом подчеркнул Иннокентий Парфенович. — Рекомендую пройтись. Разгонимте кровь и дурные мысли.
Он взял меня под руку и увлек на аллею. Я не сопротивлялся. Была в нем какая-то притягательная сила. Обаяние незаурядной личности его я и в первое наше знакомство ощутил, еще когда он выступал под маской Курбатова. Да, «белый король» выгодно отличался от «черного». Глаза Аркадия Петровича — две проруби, от которых веет холодом и смертью; в светло-серых очах Вершинина играло сдержанное веселье. Так играл, должно быть, славный оркестр на балконе дворянского собрания: под него сходились и расходились, просили руки и бросали вызов, его же дело — сама игра! И кто знает, когда Аркадий Маевский проиграл свою Дульсинею? Неудивительно, если еще до того, как сел с Вершининым за шахматы.
— Это началось в августе прошлого года, — рассказывал Иннокентий Парфенович. — Вы, верно, помните: паника на рынке ценных бумаг, кризис неплатежей. Долговые обязательства по внутренним займам, кредитование наших западных партнеров — это все к черту! Правление банка — а фактически мы с Аркадием, ибо наш пай значительно превышает долевое совокупное участие остальных учредителей, — перевело часть активов на совместный депозитный счет в одну из офшорных зон. Не спрашивайте, почему на совместный. Причина достаточно прозаическая.
— Нет, отчего же! — возразил я. — Мне интересна глубина и крепость вашего взаимного доверия.
— Ну, хорошо, — согласился Вершинин. — Все началось не в августе, а еще в мае, коли вам так угодно. И речь не об активах. Речь идет о наших личных деньгах. По сути, кое-какие средства только формально прошли через счета нашей бухгалтерии от покупателя к продавцу. Проценты же от сделки транзитом поступили в депозитарий доверенного банка на Каймановых островах, где и были заморожены до лучших времен. В этой чрезвычайно крупной сделке мы с Аркадием совместно выступали, как посредники. В сделке, допустим, по продаже оружия. Допустим — поскольку в оружии вы хоть что-то смыслите. Реальность же не имеет значения. Важно другое. Важно, что одни лишь проценты от нее составили…
— Я понял, понял! — Остановившись, я достал из пачки сигарету. Но тут же с досадой сообразил, что в пределах монастырской ограды мы, верующие, не курим.
— Итак, — дождался меня Вершинин. — Условия вклада — вот что важно. А условия депозитного вклада, согласно подписанному сторонами договору, таковы, что снять даже часть суммы каждый из нас может лишь с подтвержденного согласия партнера. А сумма, заметьте, значительная: шестьдесят четыре миллиона долларов, не облагаемых налогами. Поверьте, я и думать забыл о той глупой истории, что случилась тридцать лет назад, когда Аркадий предложил мне сыграть — а игрок он, между прочим, отменный! — на собственную невесту против того, что я напишу его идиотский… институтский, покорно прошу прощения, диплом. Надо признаться, что с Машей — это жена моя — и так уж мы встречались за спиной Аркадия, как это ни прискорбно. Тогда я сел играть в надежде, что честный выигрыш спасет его самолюбие и нашу дружбу. Результат вам, наверное, известен. Руфь Аркадьевна сказывала мне, что вы ее навещали. Однако вы прыткий молодой…