— Спасибо. За все.
Тот скривился в попытке удержать слезу, но потом все-таки не выдержал и закряхтел. У Эсмиель тоже запершило в горле.
— Ну вот, началось, — подвела резюме Ольга, — слушай, я заметила, что ты как-то по-особенному действуешь на мужчин. Вот уж никогда бы не подумала, что дядюшка Иззекиль… — и она удивленно покачала головой.
Спустя пять минут «шаттл» уже превратился в маленькую точку в бездонном голубом небе.
Когда ферму дядюшки Иззекиля уже невозможно было разглядеть, Эсмиель оторвалась от толстого пластиколевого иллюминатора и откинулась на спинку кресла.
Они с Берсом прилетели к дядюшке Иззекилю на следующий день после той удивительной свадьбы. Эсмиель показалось даже, что к моменту их отлета свадьба все еще продолжалась, но она довольно смутно помнила последние несколько часов, да и сам момент отлета. От всего этого вечера у нее осталось только ощущение легкости и какого-то забытого, детского ощущения счастья, памятного ей по тем временам, когда еще были живы мама и отец, а кузен Эоней был еще сутуловатым, ехидным подростком и самым большим удовольствием было стащить вместе с ним и другими мальчишками целое блюдо сладких сливочных ягод из-под самого носа тетушки Нег и, забравшись на чердак, наесться ими до отвала. Она опомнилась только уже в маленьком «шаттле», стремительно несущемся куда-то сквозь мерцающую звездную ночь.
Рядом сидел Олег, ее голова лежала на его плече, плечи ощущали приятную тяжесть его руки, а впереди, над спинкой пилотского кресла, покачивалась тугая коса Ольги. Эсмиель почувствовала, как ее губы сами собой складываются в счастливую улыбку; прижавшись к мужу, она сладко задремала.
Они приземлились в кромешной тьме и, как ей показалось, в самой гуще какого-то первобытного леса. Он ничем не напоминал с детства знакомые ей тропинки Тенистого леса, со всех сторон окружавшего Сады Эоны. Во всяком случае, они свободно носились там и днем и ночью, а здесь Эсмиель, сделав первый десяток шагов, умудрилась поцарапать плечо, больно удариться пальцем ноги о выступающий корень и влезть головой в какую-то паутину. Она не выдержала и тихонько взвизгнула. Раздался стремительный хруст, и она почувствовала, как вокруг нее сомкнулись руки мужа, мгновенно отгородившие ее от всех страхов и опасностей этого мира. От невидимого в ночи «шаттла» послышался насмешливый голос Ольги:
— О боже, не успели приземлиться, а я уже должна деликатно отворачиваться.
Берс что-то смущенно буркнул, а потом вдруг подхватил жену на руки и понес сквозь ночь. Эсмиель обхватила его за шею, прижалась щекой к комбинезону и, зажмурив глаза, чуть не замурлыкала от счастья.
Лес внезапно кончился, и она почувствовала, как легкий ветерок принялся игриво перебирать растрепанные пряди ее роскошных волос. Через некоторое время Олег поставил ее на землю и негромко произнес:
— Вот мы и пришли.
Эсмиель открыла глаза и удивленно уставилась на выступающую в темноте громаду дома с высокой крышей, как бы вырастающего из скалы, причудливо источенной веками непрерывной работы ветра. И дом и скалу почти совершенно опутывали какие-то вьющиеся растения, так что дом казался не сотворенным руками человека, а больше напоминал неотъемлемую часть этой скалы. В это мгновение со стороны дома вспыхнул яркий луч и послышался хриплый ворчливый голос:
— А коль пришли, так заходите, нечего на пороге стоять.
Берс смущенно хмыкнул.
— Это… ну…
Из-за спины послышался голос Ольги:
— Этого старого и несносного типа зовут дядюшка Иззекиль, и для нас с Олегом он самый близкий человек на свете. — Она выступила вперед и, швырнув на землю контейнеры, которые держала в руках, обняла говорившего и ласково произнесла: — Ну здравствуй, старый ворчун.
После легкого ужина, состоящего из домашнего сыра, хлеба, топленого молока и соленых грибов, дядюшка Иззекиль, сильно напоминавший более жилистый, седой и дочерна загорелый вариант лорда Эстанзая, к немалому удивлению, недобро зыркнул на Эсмиель и ворчливо заявил:
— Вы вот что, молодые, а ну шасть в верхнюю светелку. Я со своей сударушкой поговорить желаю, — и демонстративно развернулся к Ольге.
Когда за ними закрылась простая деревянная дверь, Эсмиель на мгновение замерла на пороге, увидя громоздкую кровать с деревянными спинками и двумя башнями подушек. Олег остановился у порога, смущенно отводя глаза. Несмотря на то что всю дорогу до Земли они провели в одной каюте, самой большой близостью, которую он себе позволил, было несколько робких поцелуев, будивших в ней скорее нежность, чем страсть. Но сейчас она вдруг почувствовала нечто совершенно противоположное. Эта кровать заставила ее совершенно отчетливо осознать, что именно здесь и сейчас она станет женщиной и женой Олега. И один взгляд на него еще раз доказал ей, что это именно то, чего она хочет. Он стоял у порога такой знакомый и уже немножко ставший привычным, но она почувствовала, что от его вида ее бросило в жар, сердце затрепетало. С Олегом тоже происходило что-то необычное. В свете фонаря было заметно, как его лицо побагровело, потом побледнело, губы приоткрылись, а по всему телу прошла странная дрожь. Эсмиель медленно подняла руки и, проведя пальцами по застежкам, позволила платью упасть под ноги, а потом медленными движениями стянула белье, оставшись перед ним совершенно нагая. Олег несколько мгновений смотрел на нее горящим взглядом, а потом отшвырнул фонарь и с глухим рыком прыгнул к ней. Последнее, что она смогла осознать, была волна восторга, которая смела все остальные чувства и накрыла ее с головой.
Ольга улетела утром, когда она еще спала. Эсмиель разбудили яркие лучи солнца, прорвавшиеся через малюсенькое оконце. Проснувшись, она некоторое время лежала, зажмурив глаза и пытаясь вспомнить, почему у нее столь хорошо на душе. Казалось, болит каждая жилочка, каждая косточка. И когда она вспомнила, то широко распахнула глаза и радостно засмеялась.
Олега рядом не было. Эсмиель повалялась некоторое время, разглядывая комнату, стены и потолок из толстых деревянных плах, вдыхая запах смолы и чистого полотна, а потом услышала голоса. Она вскочила на ноги и, как была, нагая подскочила к окошку. Олег и дядюшка Иззекиль, обнаженные по пояс, подцепляли ворохи травы чем-то вроде большой вилки и закидывали на огромную кипу, уже наваленную меж вкопанных в землю деревянных стволов. Дядюшка Иззекиль отложил свою большую вилку, отошел в сторону, подхватил с земли глиняный кувшин и, запрокинув голову, сделал несколько жадных глотков. Потом поставил кувшин на землю и, облокотившись на верхнюю жердь хлипкой ограды, некоторое время смотрел, как Олег ловко закидывает наверх последние ворохи сухой травы.
— И как это тебя угораздило, парень?
Олег воткнул свое орудие труда в кипу травы и, подойдя к старику, присел на ограду рядом с ним. Некоторое время они молчали, потом Олег пожал плечами:
— Она тебе не нравится?
Дядюшка Иззекиль сердито насупился, достал изогнутую деревяшку, проделал с ней какие-то странные манипуляции, а потом зажег огонек, поднес его к толстому концу деревяшки, глубоко затянулся и выпустил клуб дыма.