– Присядь, – сказала она. – Я только что сварила свежий кофе.
Когда мы взяли по чашке, она сказала:
– Перейду сразу к делу. Во-первых, хотела еще раз поблагодарить тебя за револьвер. Он все изменил.
– Правда? В каком смысле?
– Действительно изменил все. Я просыпаюсь по утрам и спрашиваю себя: «Ну что, старушка, ты готова воспользоваться этой штукой? Время пришло?» И отвечаю: «Нет, еще не пришло. Еще рано». И после этого могу сполна насладиться очередным прожитым днем.
– Понимаю.
– Вот почему тебе спасибо еще раз. Но я вытащила тебя сюда не за этим. Слова благодарности легко произнести по телефону. Мэттью, я хочу отдать тебе Медузу.
Я посмотрел на нее удивленно.
– Сам виноват, – сказала она. – Так восхищался ею в ночь нашей первой встречи!
– Но ты же предупредила, чтобы я никогда не встречался с ней взглядами. «Она превращает мужчин в камни», – пригрозила ты.
– Я, скорее, предостерегала тебя от себя самой. Но в любом случае ты меня не послушал. Всегда был неисправимым упрямцем, так ведь?
– Да, мне многие говорят об этом.
– Я серьезно, – продолжала она. – Либо тебе действительно понравилась эта вещь, либо…
– Разумеется, она мне нравится.
– …либо ты запутался в собственной лжи. Но я все равно хочу, чтобы она принадлежала тебе.
– Это прекрасное произведение искусства, – сказал я. – Мне оно очень нравится, но все же хочу надеяться, что мне придется еще долго ждать, прежде чем стать его обладателем.
– Ха! – Она снова хлопнула в ладоши. – Нет, мой милый. Для того ты и приехал сюда сегодня. Ты заберешь ее с собой. И не спорь со мной! Мне не надо всей этой чепухи с условиями в завещании, чтобы она еще проходила искусствоведческую экспертизу и прочие формальности. Я помню всю потеху после смерти моей бабушки, когда семейка устраивала свару из-за столового серебра и каждой паршивой льняной салфетки. Моя мать сошла в могилу в полной уверенности, что ее брат Пат украдкой сунул себе в карман самые ценные бабушкины сережки прямо в день прощания. А ведь никто в нашей семье не был беден. И они сражались не куска хлеба ради. Вот почему я хочу заранее раздать некоторые свои вещи. Вот в чем единственное преимущество тех, кто знает, что смерть уже на пороге. Я хочу разобраться со всем этим, чтобы каждый предмет оказался у того, кому он действительно нужен.
– А вдруг ты все-таки выздоровеешь?
Она посмотрела на меня как на умалишенного. А потом разразилась лающим смехом:
– Нет уж, уговор есть уговор. Даже в таком невероятном случае скульптура останется у тебя. По рукам?
– При таком условии я согласен.
Джен заранее упаковала ее, и на постаменте стоял теперь аккуратный деревянный ящик. Постамент тоже твой, сказала она, но его ты сможешь забрать и позже. Бронзовая фигура была компактной, но очень тяжелой. Постамент же – легким, но неудобным для переноски. Смогу ли вообще унести скульптуру без посторонней помощи? Я поднял ящик и водрузил себе на плечо. Он весил действительно немало, но не оказался непомерно тяжелым. Я вынес его из квартиры и опустил на пол у лифта, чтобы перевести дух.
– Тебе лучше взять такси, – предложила она.
– А то я бы не догадался.
– Дай мне еще раз взглянуть на тебя. Знаешь, ты тоже выглядишь ужасно.
– Спасибо за откровенность.
– Я говорю совершенно серьезно. Сама я выгляжу отвратительно, но у меня хотя бы есть на то причина. С тобой все в порядке?
– Просто не спал всю ночь.
– Бессонница?
– Даже не пытался прилечь. Хотел попробовать, но получил записку от тебя.
– Должен был так и объяснить мне. Это могло подождать.
– Но тогда мне еще не хотелось спать. Чувствовал усталость, но не сонливость.
– Знакомое чувство. Когда я бодрствую, то чаще всего ощущаю себя именно так. – Она нахмурилась. – Но с тобой все не так просто, я же вижу. Что-то тебя гнетет.
Я вздохнул.
– Послушай, ты должен меня извинить, я вовсе не хотела…
– Ничего, – сказал я. – Ты права. У тебя там остался еще кофе?
Видимо, я говорил долго. Когда поток слов иссяк, мы пару минут сидели в молчании. Затем она унесла пустые чашки в кухню и, снова наполнив их, вернулась.
– Так что же самое главное? – спросила она. – Секс?
– Нет.
– Я так и подумала. Что тогда? Синдром «седина в бороду – бес в ребро»?
– Может быть.
– Но едва ли.
– Когда мы с ней вместе, – попытался объяснить я, – все остальное уходит в какой-то другой мир, и мне ни до чего нет дела. А в нашем сексе нет ничего особенного. Она молода и красива, и поначалу это возбуждало, как будоражит любая новизна. Но секс лучше с Элейн. А с другой…
– Ты мог бы хоть раз назвать ее по имени.
– А с Лайзой у меня не всегда даже получается. Порой ощущения очень поверхностные. И острой необходимости как будто нет. Но раз уж я там, у нее, то нам лучше заняться любовью, ведь без этого ее присутствие в моей жизни становится уж совсем необъяснимым.
– «Забудемся в объятиях друг друга?»
– Что-то похожее.
– Ты рассказывал кому-нибудь?
– Никому, – вырвалось у меня, но я тут же поправился: – Хотя это не так. Вот тебе рассказал….
– Я не в счет.
– А несколько часов назад поделился с приятелем, с которым выпивал всю ночь. То есть выпивал он один. Я ограничился содовой.
– Слава богу за мелкие милости к нам!
– Хотелось поговорить о ней с Джимом, но слова застряли в глотке. Понимаешь, он знаком с Элейн. Иметь тайны от нее плохо само по себе, но если другие люди будут знать то, что я от нее скрываю…
– Это действительно никуда не годится.
– Точно. И еще есть одна особенность. Когда я говорю об этом, все приобретает реальные черты, а я не хочу такой реальности. Мне нужно, чтобы то место оставалось убежищем, куда я попадаю как бы во сне. Если попадаю вообще. А последнее время, уходя от нее, я говорю себе, что все кончено и я больше туда не вернусь. Но проходит пара дней, и снова набираю ее номер.
– Не думаю, чтобы ты рассказывал об этом на собраниях, верно?
– Не рассказывал. По тем же причинам.
– Можешь попробовать пойти куда-то, где тебя никто не знает. В какую-нибудь группу в Бронксе, члены которой легко каются, что женятся на собственных двоюродных сестрах уже триста лет подряд.
– И у них рождаются дети с перепонками между пальцами на ногах?
– Вот именно! Там можно делиться чем угодно.