Романов молчал не меньше минуты. Молчал и поднявшийся, но не спешащий уйти профессор. Наконец офицер тихо спросил:
– Но тогда… что вы оставляете нам? Тем, кто все это организует? Лидерам? Тем, кого я начну отбирать уже завтра? Веками… тысячами лет люди влезали наверх ради каких-то благ. Проявляли отвагу, ум, решительность, самые разные таланты… блага ожидаемые не всегда были материальными… но каждого вело стремление именно к этому. А вы предлагаете нам только…
– Труд и муки, – Лютовой был серьезен. Очень серьезен. Почти величественен в этой серьезности. Очень стар. И совсем не дряхл. – Привилегию всегда бежать, идти, ползти впереди остальных, не только опережая их, но и постоянно подтягивая их следом. Лидерство без наслаждения властью. Награду думать обо всех и служить во всем примером. Это великая честь. И вам нужны рядом и во главе именно те, кто согласится на это. Кто поймет истинность, единственную истинность такого пути. И сможет научить этому идущих следом. Только они.
– Единственная истина… – Романов задумался. – Сколько раз ее провозглашали в истории Человечества. И всякий раз это кончалось…
– Вы ошибаетесь. Не кончалось. А – кончали. Именно кончали, силой или исподтишка. А потом, постфактум, старались оболгать или извратить то, с чем боролись. Но нынешний момент уникален. Он на самом деле уникален. Истина в наших руках. На самом деле единственная истина, проверенная совестью. Если мы будем верны ей и победим, то разорвется замкнутый круг бессмысленных страданий, долгих жутких тысячелетий погони за миражами…
У Романова пробежали по коже мурашки.
Но не от страха или напряжения. Он ощутил неожиданно полное, ясное счастье, сияющее впереди, как сияет в непроглядной ночи мощный прожектор.
Покупайте тампоны «Тампакс»,
Жуйте жвачку «Сперминт»,
Жрите батончик «Сникерс»,
Пейте напиток «Херши» –
Все равно на вас найдется пуля.
Живите в бетонных тюрьмах,
Рубите для них деревья,
Скопите побольше денег
На длинную, сытую старость –
Все равно на вас найдется пуля.
А. Непомнящий. Все, кто любит Вавилон
Уже в старости, «от нечего делать» (как он, ухмыляясь, объяснял всем) пописывая мемуары, Романов, честно излагая на бумаге события тех недель, задумывался, что не сошел с ума, не надорвал нервы каким-то чудом.
Его рабочий день начинался в пять утра, а заканчивался за полночь, нередко и после двух часов ночи. И дела не кончались. Казалось, они просто не могут кончиться.
Оказывается, во Владивостоке жило еще больше ста тысяч человек. В шесть раз меньше, чем до войны, но все равно очень много. Более того, как только стало ясно, что в городе есть власть, в него потянулись нескончаемым потоком люди из окрестностей. Что в планы Большого Круга не входило никоим образом.
Если честно, сюрпризом для Романова стало и то, что практически весь город (за исключением десятка различных анклавов), оказывается, на самом деле контролировался бандами, с которыми пришлось вести настоящие бои. Бандиты не связывались с морпехами, но, когда те стали явственно брать Владивосток под контроль, поднялись на сопротивление. Только за первую неделю морпехами и разношерстными отрядами самообороны, которые объединил вокруг себя «Русский Восток», ставший незаметно ополченческим штабом, было уничтожено более восьмисот бандитов, казнено – почти четыреста. Сюда же следовало добавить и несколько сот самых разных «индивидуальных» преступников, выявленных с необычайной легкостью, – просто потому, что они и не скрывались. В основном это были насильники и грабители.
В начале второй недели объединившиеся бандиты из нескольких группировок попытались самым настоящим образом штурмовать мэрию – видимо, поняли, что церемониться с ними не будут, и пошли на отчаянный шаг. Впрочем, это ожидалось, штурм закончился бойней, а тех, кто не бросил оружие, густо повесили вдоль подъездного бульвара. После этого перестрелки и бои в городе пошли на спад, но проблем не стало меньше.
Их стало, скорей, больше, просто они приняли иной характер.
Приходилось конфисковывать буквально все – от горючего до автомобилей – и потом перераспределять блага по спискам. Люди отдавали требуемое туповато-покорно, они привыкли, что у них все и все отбирают. Но, во-первых, по городу поползли бесконечные, похожие на тихие струйки мутной воды, слухи – мол, новая власть пользуется отобранным. А во-вторых, люди при этом смотрели этой самой власти в рот, ожидая помощи, поддержки, благ, дотаций – и… и ничего не желали делать сами! «Ты нас спас, батюшка, – ты нас корми и пользуй», – иронично и зло сказал как-то раз Жарко.
Конечно, не все были такими. Может быть, даже и не большинство. Но Романову запомнились из тех дней именно эти бесконечные толпы и очереди людей, готовых стать рабами у кого угодно, лишь бы не делать и не думать самим, но при этом плюющих в спину ими же выдуманному господину, стоит ему отвернуться. Тех, кто что-то делал, – а нередко делал и не «что-то», а очень много, почти нечеловечески много! – было трудно заметить. Постоянно чем-то занятые, они не нуждались в особых указаниях и помощи. Замечались только результаты их дел. И Романов учился не забывать этих людей. В рабочем порядке приходило понимание, что заметней и бесполезней всех как раз те, кто постоянно что-то просит или маячит рядом с умоляющим видом. И легко скатиться в уверенность в том, что они и есть – народ.
Романов обратил внимание и на то, как изменились женщины. Они только что не руками держались за своих мужиков – любых. Одинокие смотрели на любых мужчин умоляюще, почти жалко. Видимо, пришло понимание сути вещей…
Впрочем, конечно, так было не со всеми. Кроме категорий «работяг», которые тянули все, и «болота», которое ждало, когда его вытянут из самого себя, была и еще одна. Временами Романова до истеричного смеха поражало, какое количество ненормальных, оказывается, выжило, скрывалось где-то и теперь вылезло на поверхность, чтобы начать предъявлять новой власти самые разные претензии, в том числе и по-настоящему идиотичные. От некоторых веяло таким душком откровенной шизофрении, что Романов терялся или начинал злиться. Тем более что именно эти шизики были самыми настойчивыми и агрессивней других требовали сочувствия и решения проблем.
Уже немолодой мужик, пригнавший чудом спасенное его семьей от мародеров стадо ярославских коров, почти четыре часа сидел в коридоре, да и потом, когда его заметили и привели на прием, смущенно бубнил: «Люди занятые… чего я… я ничего… подождать – оно просто… может, у кого дело важней… теперь-то что… вот пока гнали – это да… а сейчас-то и подождем…» За это время на прием дважды прорывался какой-то придурок, требовавший свободы самовыражения (в чем она должна была заключаться, Романов не понял, хотя говорил посетитель много и горячо), пришел полный велеречивый батюшка, настаивавший на проведении крестного хода, и лохматая истощенная десятиклассница со взглядом дауна, которой было непонятно, почему так долго не восстанавливается сеть «Вконтакте».