Людей было все-таки трое. Двое мужиков средних лет и мальчишка, ну, молодой парень лет пятнадцати-шестнадцати. Все – в полувоенном-полуохотничьем. Один мужик… точнее, полицейский, как с удивлением понял Романов, даже в форме и фуражке, остался чуть в стороне, держа наготове «АКМ-74У», парень сидел на велосипеде (за плечами у него была мелкашка), третий из дозорных, придерживая на боку двустволку-вертикалку, вышел на середину дороги и поднял руку:
– Сто-ой!
Романов соскочил с седла, намотал повод на ладонь. Кивнул:
– Утро доброе.
– С такими гостями – не очень, – буркнул дозорный. Но изучал Романова без особой враждебности. Так, настороженно.
– Мы не банда, – покачал головой Романов.
– Мало какая банда себя не бандой называет, – глубокомысленно выдал дозорный, и Романов мысленно был вынужден с ним согласиться. – Вот шляются тут… того и гляди – дождемся… они тоже – Армия наведения порядка. А не банда. А вы какая армия?
– Русская, – ответил Романов честно. – Но не армия, а ее часть… Слушайте, у вас в городе власть есть? С кем-то поговорить можно?
– О судьбах мира? – уточнил мужик.
Романов не поддался на ехидство:
– Можно сказать так. Оружия, уж простите, я не сдам, но в город поеду один. Ну – адъютанта с собой возьму. Остальные с места не двинутся. Потом или уйдем – или уж как ваша власть распорядится.
– Не пойму, – признался мужик. Подумал и добавил: – Да и не надо. Ладно, проезжайте. Но только двое… Кстати, у вас на обмен ничего нет? Сигареток хорошо бы. А у нас консервы есть, самокруты – оленина, черемша соленая… Правда, банки стеклянные, зато – объеденье… Так как – есть сигаретки?
– Курить вредно, – заметил Романов, рукой показывая: «Женьке – сюда, остальным – лагерь!»
– Тогда патроны, – не смутился дозорный. – А если пулемет лишний отыщется – вообще прекрасно. А?
* * *
В этом поселке не было той безнадежности, которая поразила Романова в поселке, находившемся под властью Балабанова. Хотя достатком и благополучием и тут не пахло, конечно.
В прежние времена в Осипенковке жило тысячи две народу. Сейчас стало больше как бы не вдвое, все окрестности и все клочки земли в самом поселке были раскопаны под огороды и огородики. Людей хватало, но все они были заняты каким-то делом. Несколько человек в оранжевых жилетах – кто бы мог подумать?! – возились у водонапорной башни.
– А что, и водичка централизованно есть в поселке? – спросил Романов с седла. На него посмотрели внимательно и изучающе, потом худой, с кирпичного цвета морщинистым лицом небритый мужик (видимо, старший) ответил спокойно:
– Есть, почему не быть? Правда, только два часа в день в колонках. А по центральной улице – и в домах во многих есть. Ну и колодцы во дворах, только насосы почти нигде не работают… А вы что, инспекция? Давно пора. Особенно насчет финансирования.
По его лицу непонятно было, шутит он или говорит всерьез, и Романов не нашелся что ответить. Женька фыркнул негодующе и проскакал чуть вперед – досталось и ему: из-за забора, мимо которого он проезжал, девчонка в джинсовом комбинезоне, возившаяся на грядках, громко сказала в никуда:
– Клоун.
– Мне тут нравится, – заметил Романов. – Они там как сказали – искать за базаром?
Женька кивнул и погрозил девчонке кулаком, с запястья которого свисала нагайка…
…Окрестный базар располагался на месте вырубленного еще, наверное, в первую же зиму маленького парка с Вечным огнем. Самым веселым было то, что этот огонь продолжал гореть – невесть почему. Над ним невысокая ловкая женщина переворачивала на большой решетке тушки каких-то животных. Видимо, предполагалось, что они должны изображать кроликов, но Романов по запаху и некоторым признакам убедился, не сходя с седла и особо не приближаясь, что это крысы. Нарисованный же от руки плакат возвещал просто: «МЯСО С ОГНЯ (рассматриваются все варианты мены по совести)».
Людей тут хватало и было довольно шумно – не только менялись, но и вели самые разные разговоры, из которых Романов толком ничего не мог вычленить. Они с Женькой спешились и ориентировались на приземистое, хоть и двухэтажное, здание, на котором еще сохранился старый герб. Там располагалась мэрия. Романов уже собирался быстрым маршем двинуться туда, как вдруг Женька с возбужденным мычанием схватил его за рукав и затряс.
Женщина, средних лет и когда-то красивая, ухоженная, казалось, обнимает торчащий на месте старой парковой ограды столб в некоей дикой молитве. На самом деле Романов видел, что ее воздетые руки прибиты к дереву – шляпки больших гвоздей утонули в распухшем посиневшем теле. Прибит был и синий, вздутый язык, казавшийся невероятно длинным. Подбородок женщины был покрыт засохшими кровью и пеной, вокруг – следы свежих и подсохших мочи и кала. По временам она вздрагивала и поводила вокруг глазами, в которых не было уже ни проблеска мысли – только боль и мольба о ее прекращении. Столб выше украшал плакат – тоже самодельный: «Руками гребла. Языком мела. Сполна получила».
– За что ее? – вполне равнодушно спросил Романов.
Старик, сидевший на сохранившейся отмостке ограды, рядом с собой выставивший ведро луговых опят и новенькую кастрюльку, поднял голову, кашлянул и хорошо поставленным голосом сообщил:
– Видите ли, молодой человек… – Он помедлил, рассматривая Романова и ожидая его реакции, – тот молчал. – Это существо до нынешних, несомненно печальных, даже трагических, но многое прояснивших событий занималось тем, что переправляло детей из наших мест за границу по заказам любого сорта. Из детских домов, позже, во время войны, – по линии миссии ООН… Убежать не успело. Пряталось. Долго, как можете посчитать. Позавчера беженцы случайно обнаружили ее в одном из подвалов, опознали, приволокли сюда и, как изволите видеть, расправились с нею своим судом. Она, да еще одна такая была… но ту до войны застрелили. Та была, увы, наша, местная.
– До войны? – Романов спросил это почти просто так, чтобы поддержать разговор.
– Да, до войны… Понимаете ли, она пришла к одной женщине, тоже по этому же вопросу – забирать двух мальчиков, маленьких еще. Те в слезы, мать их, конечно, тоже… Ну, к ним во двор зашел сосед на крики, молодой парень, только что вернулся из армии. Выяснить, в чем дело. Та как о само собой разумеющемся отвечает: забираем детей, им будет лучше в интернате. Парень этот подумал секунду и говорит: вы простите, но мне придется вас убить. Та вроде бы даже не расслышала, переспросила, говорят, даже: то есть как убить? А он ей говорит: очень просто. Вы же отнимаете детей у этой женщины, потому что вам так захотелось. А мне захотелось вас убить. И просто сломал ей шею.
– Ого, – поднял брови Романов. Рассказ его заинтересовал. – А этот… парень – он еще тут?
– Нет… понимаете ли, он тут же забрал и ту женщину, соседку свою, и ее мальчиков – и уехал. Не знаю куда. Надеюсь только, что они живы до сих пор и счастливы, насколько это возможно.