– Спросите Лодыря, – предложил Романов. Светлов вздохнул:
– Ну разве что…
Они помолчали, тем более что две женщины – кажется, мать с дочерью – накрыли на стол.
– Не объем? – спросил Романов с искренней озабоченностью. Светлов махнул рукой:
– А, пускай. Раз остаемся, то запасы эти можно и не экономить…
– Так все-таки остаетесь? – уточнил Романов, берясь за вилку. – Я не настырничаю. Просто мне нужно точно знать, могу ли я на вас тут рассчитывать – или мне прислать в помощь Лодырю кого-то из витязей?
– Значит, и про витязей правда? – Дальнбой проводил взглядом группу мальчишек по двенадцать-шестнадцать лет, и местных, и «караванщиков», и порученцев, которые отошли чуть в сторону, о чем-то споря, и притихли, встав полукругом. Двое вышли вперед и встали вполоборота друг к другу.
– Прав… – начал Романов, но от группы ребят послышалось:
– Стреляем! – Один из вышедших что-то явно подбросил в воздух – и второй…
…Сам отличный стрелок, Романов с изумлением отметил, что не рискнул бы, случись такое, выйти против этого парня, Валохина. Пятнадцатилетний Сергей – худой, неулыбчивый, с короткострижеными песочными волосами – был быстр, как молния. Вот такое избитое сравнение. Казалось, оружие – любое – само льнет к нему и подчиняется его рукам на каком-то ментальном уровне единства. Обыкновенный «ПМ» выпархивал из открытой кобуры, выстрелы гремели один за другим – и подброшенные монетки разлетались в стороны визжащим веером…
– Так тренируются с раннего детства, – заметил Романов после того, как Дальнобой наконец разогнал мальчишек, намекнув, что переводить боеприпасы даже для поддержания имиджа можно не бесконечно. – Кто он такой, если не секрет? Мне бы такого…
– С раннего детства… – Дальнобой непонятно посмотрел на Романова. – А если я тебе скажу, что он огнестрельное оружие впервые взял в руки только после начала ядерной войны?
Романов снова посмотрел на Сергея – тот, стоя неподалеку, переснаряжал магазин к «макару» и посматривал на небо зачем-то. Повернулся к Дальнобою. И прицельно спросил:
– Что с ним случилось?..
Отца Сергей Валохин не помнил почти совсем. Он знал твердо, что отец был плохой и делал с ним, Сережкой, что-то плохое. Иногда, правда, Сергей задумывался. Это знание было странным, потому что все его немногочисленные и смутные воспоминания об отце были скорей приятными: лес, река, ночной костер, большой, сильный мужчина рядом, прогулки с ладошкой в его твердой и в то же время очень ласковой руке… Но воспоминания приходили редко, и Сережка думал, что, наверное, он все это себе выдумал.
Валохин так и не узнал никогда, что до шести лет у него был замечательный отец. И совсем другая – хотя та же самая – мать.
Валохин-старший был немногословным, очень сильным человеком, владельцем маленькой, но прибыльной фирмы-кооператива по торговле овощами. Жену свою он обожал, а после того, как родился Сережка, вообще был готов носить на руках. Когда мальчик подрос, отец стал брать его с собой на охоту. Ни Валохин-старший, ни его жена, ни сам Сережка не видели в этом ничего страшного.
Но увидела в этом страшное новый психолог Сережкиного детского сада. Разбирая как-то рисунки детей, которые она проверяла регулярно согласно новейшим методичкам, психолог нашла сцены охоты, изображенные Сережкой старательно и красочно, с гордостью за себя и отца.
Первая же беседа с мальчиком убедила нового работника в том, что ребенок «взвинчен, агрессивен, опасен для себя и окружающих»… то есть – это обычный нормальный мальчишка, переполненный энергией, смелостью и любопытством. Но «ударник психологических нив» никогда не рассматривала вопрос под нормальным углом. Вытянуть из мальчика подробности тоже не составляло большого труда. Потом на беседу был вызван отец…
Сперва психологичка испугалась. Она инстинктивно до дрожи боялась сильных, уверенных в себе мужчин. Но потом поняла, что этот большой немногословный человек еще и вежлив и добр. Однако ее требования «откорректировать личность», «посетить курс лекций по снижению агрессии» и «перестать угнетать психику ребенка подобными ужасами» наткнулись на такой же вежливый ответ, суть которого была проста: не суйтесь, пожалуйста, не в свое дело.
Валохин-старший допустил большую ошибку. Он не умел быть жестким с женщинами, инстинктивно понимая, что они слабей его и хрупче. Посему просто забыл об этом разговоре сразу по выходе из кабинета. Но более всего оскорбленная именно его вежливостью, дошедшая от нее до почти сатанинской злобы, никогда, в сущности, не бывшая женщиной и матерью тварь решила, что «доведет дело спасения ребенка до конца».
И зашла на этот раз с другой стороны. Со стороны матери Сережки.
Гнусно и умело – очень умело, – играя на слепых материнских инстинктах, на неизбежном чувстве ревности за ребенка к мужу, на страхе за «моего мальчика», психологичка быстро сломила сопротивление женщины, твердо внушив ей, что вчера еще безоглядно любимый человек смертельно опасен для сына. А свободное время мальчика лучше занимать чем-нибудь спокойным – например, рисованием в изошколе.
Сережка не поддался атаке – теперь уже и со стороны любимой мамы! – так легко. Ему и правда нравилось рисовать, и он обрадовался возможности посещать кружок изо. Но он не мог понять и принять слов о том, что его отец – плохой человек. Начавшиеся дома ссоры, непонятные и страшные ему, которые он к тому же по-детски неумело и наивно, но искренне и смело пытался «гасить», на самом деле ударили по его психике – «специалистка» получила явное доказательство того, что «в этой семье что-то неладно», как всегда, подобно почти всем своим собратьям, с легкостью поставив в вину людям, которых погубила, свои же злодейства. Тогда с мальчиком поступили просто. Летом его выслали в «коррекционно-оздоровительный лагерь», а против Валохина-старшего возбудили сразу несколько уголовных дел. За те два месяца, что Сергей находился в лагере, фирма Валохина была разорена, он сам – вынужден скрыться. Тогда и позже он сделал несколько попыток вернуть сына тайно, но – ничего не получилось.
Когда Сережа вернулся домой, мама сказала ему те подлые слова, которые служат безотказным оружием в устах матерей: «Папа нас бросил!» Впрочем… за два месяца над Сережкой умело поработали, изменив его личность немногим меньше, чем личность матери. И он уже точно знал и сам, что отец был плохой…
А вот еще день семилетний первоклашка Сережа запомнил отлично. Смысла происходящего – толпа, солнце, камеры, музыка, лозунги, флаги, речи – он не очень понимал. Но врезалась в память куча игрушечного оружия на асфальте, рука мамы на плече и ее уверенный голос, говоривший, что она, женщина и мать, понимает, что это – не игра, это важно и нужно, что большая жестокость начинается с маленького шага и они с Сережей (мама чуть подтолкнула сына вперед, к операторам с телевидения) пришли сюда, чтобы принять маленькое участие в Большом Детском Разоружении. Что она призывает всех матерей дать отпор играм и игрушкам, превращающим детей в убийц. Придвинулась камера…