— В тот день я с самого утра чувствовал, что должно произойти что-то особенное. Ночью мне было видение, которое я рассказал Антиману…
Хранитель еле сдержал улыбку. Так звали Старшего Посвященного, которого Амас готовил себе в преемники. Они оба были под стать друг другу — два спесивца, склонных к мудрствованию и словесному поносу. Они считали себя высшими существами и не обращали ни малейшего внимания на Эхимея, который тогда был всего лишь ключником верхних чертогов. Вернее, не обращал внимания Амас, а Антиман не упускал случая наградить Эхимея пустым, равнодушным взглядом. Так он выражал презрение. Да еще время от времени, поджав губы, брезгливо цедил:
— В левом притворе от пыли уже мухи дохнут… — или: — А вам не кажется, милейший, что одежду стражи уже пора бы постирать? — И всегда тихо, вполголоса, чтобы Эхимей, пытаясь расслышать замечание столь важной персоны, посильнее напряг слух и склонил голову поближе к устам вещающего (Амас был очень маленького роста и ученика подобрал себе под стать). Поэтому Эхимей даже удивился, каким громким может быть голос Антимана. Это обнаружилось в тот момент, когда ему на жертвенном камне вырезали печенку. Палач еще не довел до конца первый надрез, а от воплей Антимана уже лопнула слюда в левом подсвечнике. Ну да ладно о прошлом…
— …он был согласен со мной, что это ЗНАК. Правда, до того как с Острова сообщили, что Измененный вошел в чертог Творца, мы считали его добрым… — Голос узника дрогнул, и Хранитель понял почему. В тот день рухнул мир…
Через полчаса Хранитель понял, что если Амаса не заткнуть, то можно захлебнуться в потоке слов. К тому же главное, что ему хотелось выяснить, он уже понял. Хранитель поднял руку (отчего исступленно бормочущая куча тряпья запнулась и замолчала) и, наклонившись к бывшему Хранителю Ока, занимавшему свой пост долгие двадцать лет, произнес:
— Значит, ты говоришь, что почувствовал гнев, охвативший Творца?
Амас мелко затряс головой, каковой жест с некоторой натяжкой можно было принять за утвердительный кивок, и снова зашелестел его горячечный шепот:
— Да-да-да-да… меня по-настоящему поразил ужасающий гнев Творца, а также ненависть… ненависть к Измененному! И еще сожаление… но не гнев! Сожаление о том, что мы, его слуги, не смогли защитить своего Творца. Мы оказались недостойны его…
— Скажи, Амас, а… боли или, скажем, страха ты не почувствовал?
— Боли? — Амас рассмеялся дребезжащим смехом. — О чем ты говоришь, Эхимей? Боль… страх… разве Творец может испытывать столь низменные чувства? Это слишком низкие чувства.
Хранитель поджал губы. Что ж, значит, Измененный был прав… Вот, значит, в чем дело. Он, Эхимей, готовил заговор против Хранителя Амаса и его ученика долгие восемь лет… осторожно подбирал людей, укреплял недовольство среди Младших Посвященных, прибирал к рукам служителей и ключников, но когда он наконец решил действовать, переворот, которого он так желал и так боялся, произошел неожиданно легко. По сути дела, сопротивление попытался оказать один только Антиман. Но его с радостью скрутили Младшие Посвященные, которым его заносчивость и спесь уже давно были поперек горла. Амас, которого захватили в самом чертоге Ока, безропотно дал себя связать, а затем столь же безропотно проследовал в темницу. Все эти годы Эхимея мучил вопрос, почему Хранитель Амас даже не попробовал воззвать к страже или хотя бы обрушиться на мятежников с тяжкими обвинениями. И вот теперь, похоже, он наконец-то узнал ответ на этот вопрос. Впрочем, догадку, которая у него возникла, следовало проверить.
— Значит, ты говоришь, гнев…
Похоже, Амас почувствовал, какими будут следующие слова, потому что его бормотание внезапно оборвалось, а маленькое, сморщенное старческое личико перекосила судорога.
— А вот я не почувствовал ничего, — жестко произнес Хранитель и поднялся на ноги, — понимаешь, НИЧЕГО! Ни боли, ни радости, ни благодарности, ни гнева…
Бывший Хранитель вновь мелко затряс головой, и эти движения уже больше походили на отрицание.
— Нет, Эхимей, нет, ты не должен так говорить, ты не смеешь так говорить! Это Измененный, он враг… мы не должны слушать врага! Он пытается подорвать нашу веру…
Хранитель усмехнулся:
— Ты как был, так и остался идиотом, Амас. При чем тут Измененный? Как ты помнишь, я родился в семье пастуха, и мне в детстве приходилось часто помогать отцу лечить овец или принимать роды у коров. Так что я знаю, что всякое живое существо, независимо от того, насколько оно разумно, в первую очередь обладает способностью испытывать страх и чувствовать боль. Все остальное может зависеть от разума, воспитания либо чего-то еще, но эти два чувства присущи всем живым. Ты меня понял, ЖИВЫМ! А Творец — НЕ ЖИВОЙ!
Хранитель посмотрел с насмешкой на скорчившуюся на полу фигуру и поднес к губам свисток. Что ж, все стало на свои места. ТОГДА Амас оказался таким покладистым, потому что воспринял его мятеж просто как еще один камень, вывалившийся из стены стремительно рушащегося здания его мира. Причем камень не самый большой и тяжелый. Разве что-то может сравниться с низвержением БОГА?
Полчаса спустя Хранитель ступил на шаткую платформу лифта. Смотритель последний раз подобострастно заглянул в глаза господину и замер, увидев, что его взгляд сфокусировался на нем. Хранитель несколько мгновений сверлил взглядом сгорбленную фигуру, затем перевел взгляд на черный зев коридора, который он только что покинул, и тихо сказал:
— Удави его…
Перед человеком, который узнал истинную природу Творца, открывались поистине невероятные возможности. Творец — всего лишь механизм. А любой механизм можно подчинить. И человек, который сумеет это сделать, сам станет богом. Но это только в том случае, если знать эту страшную тайну будет только он один…
— Термен! Посмотри, кто там?
Голос говорившего звучал раздраженно и капризно. Похоже, этот человек был сильно недоволен тем, что его побеспокоили.
— Это к вам, господин, они… настаивают на встрече.
По голосу слуги чувствовалось, что он испуган, хотя поначалу тоже был исполнен спеси и раздражения. Эсмерея усмехнулась, убрала томг за пазуху, кивнула центору и двинулась вперед. Слуга дернулся, будто собираясь преградить ей дорогу, но остался на месте. Ибо если на свет божий вновь оказались извлечены томги, значит, истинные хозяева вновь явились в этот мир и перечить им себе дороже. За то, что он побеспокоил господина, его ожидает всего лишь порка, какая чепуха, не стоит даже сравнивать с тем, чему может подвергнуть его обладатель томга. Хозяина дома, в ворота которого их караван уперся полчаса назад, они обнаружили на обширной, выложенной мрамором террасе с прекрасным видом на море. Он возлежал на роскошном канапе. Перед ним стоял невысокий стол с остатками обильной трапезы — говяжьими и куриными костями, объеденными виноградными гроздьями, хлебными корками и иными неприглядными предметами. Человек, устроивший этот разгром, в данный момент был занят тем, что тщательно и с удовольствием облизывал свои пухлые пальцы. Он был так увлечен этим занятием, что заметил Эсмерею и сопровождавшего ее центора, лишь когда они подошли к нему вплотную. Заметив гостей, он оторвался от пальцев, вытаращил глаза и возопил: