– Просто подумал кое о чем, что они видели. – И он обнимает меня за талию.

Но я не могу поддержать его веселье. Знаю, что он пытается таким образом поднять мне настроение. Поэтому я принужденно улыбаюсь в ответ и сажусь рядом с ним на подоконник.

– Мы ведь и сами догадывались, для чего были созданы фракции. Мы предполагали, что некая группа людей решила, что это – способ заставить людей жить лучше. И мы угадали.

Он не отвечает, только покусывает нижнюю губу и смотрит в пол. Мои ноги до пола не достают, и я болтаю ими в воздухе.

– Но они нам лгали, – размышляет он. – Вообще трудно понять, что было правдой, а что нет.

Я беру его за руку, наши пальцы переплетаются.

Ловлю себя на мысли, что бездумно повторяю про себя: «Слава богу», но быстро осознаю, что тревожит Тобиаса. Что делать, если вера наших родителей, вся их система убеждений окажется выдумкой кучки высоколобых маньяков? И это касается не только представлений о Боге, но и о том, что хорошо, что плохо, о самоотверженности, наконец? Что нам делать? Не знаю. Я целую Тобиаса, чтобы почувствовать мягкое прикосновение его губ и его дыхание. Потом мы отстраняемся.

– Почему всегда так? – спрашиваю я. – Почему, когда мы вместе, мы вечно находимся в толпе людей?

– Понятия не имею. Мы, наверное, идиоты.

Я смеюсь, и тьма исчезает из моего сердца. Смех напоминает мне, что я еще жива, пусть все, что я когда-либо знала, расползается по швам. Кое-что у меня осталось: я не одинока, у меня есть друзья и любимый. И я не хочу умирать. Кстати, это важнее всего остального.

Ночью мы с Тобиасом сдвигаем наши раскладушки и смотрим друг другу в глаза, пока не засыпаем. Он начинает дремать первым, потом и я проваливаюсь в сон.

16. Тобиас

В полночь я просыпаюсь. Мой разум слишком возбужден, чтобы отдыхать, в голове крутится целый рой вопросов и сомнений. Трис отпустила мою руку, ее пальцы теперь касаются пола. Она вытянулась на матрасе, волосы нависают на глаза.

Сую ноги в ботинки и выхожу в коридор, шнурки волочатся по ковру. Я так привык к обстановке своего дома у лихачей, что поскрипывание деревянных половиц кажется мне чем-то неестественным. Странно, что здесь нет глухого стука каблуков по камню, эха шагов, шума струящейся воды в расщелине.

Через неделю после моего посвящения Амар, обеспокоенный моей возрастающей отчужденностью и подавленностью, предложил мне присоединиться к группе из опытных лихачей. Мы играли в храбрецов. Тогда, для проверки моего мужества, мы с ним вновь спустились в яму. В результате я получил свою первую татуировку – языки пламени, охватывающие мою грудь. Это было мучительно, но я наслаждался каждой секундой той боли.

Дохожу до конца коридора и обнаруживаю, что попал в атриум. Тут явственно ощущается запах влажной земли. Повсюду цветы и деревья, растущие прямо из воды. Что-то похожее я видел в теплицах Товарищества. В центре помещения – гигантская прозрачная емкость для орошения. Она поднята высоко над полом, и снизу виден клубок переплетенных корней, напоминающих мне нервные волокна.

– Похоже, утрачиваешь бдительность, Четыре, – раздается за моей спиной голос Амара. – Я следил за тобой от самого вестибюля отеля.

– Чего тебе? – я постукиваю костяшками пальцев по емкости, и по воде пробегает легкая рябь.

– Мне казалось, тебе будет небезынтересно узнать, почему я жив, – говорит он.

– Ага, – киваю ему. – Но они не показали нам твой труп. Несложно разыграть фальшивую смерть, если мертвого тела никто никогда не видел.

– Ты молодец, – Амар шутливо аплодирует мне.

Я скрещиваю руки на груди. Амар приглаживает свою черную шевелюру и заново связывает ее в хвост.

– Я – дивергент, а Джанин начала на них охоту. Они просто пытались спасти столько людей, сколько было можно до того, пока она нас всех не перестреляла. Но, сам понимаешь, это же непросто: Джанин всегда оказывалась на шаг впереди остальных.

– То есть были и другие уцелевшие? – интересуюсь я.

– Немного.

– Кто-нибудь из них носил фамилию Прайор?

– Нет. К сожалению, Натали Прайор на самом деле мертва. Но именно она помогла мне выбраться оттуда. Мне и еще одному другому парню – Джорджу Ву. Ты не знал его? Сейчас он на дежурстве. Его сестра еще в городе.

Комок подкатывает у меня к горлу.

– Господи, – вырывается у меня, и я приваливаюсь к стенке резервуара.

– В чем дело?

Информация не умещается у меня в голове. Несколько часов отделяют смерть Тори от нашего прибытия сюда. Обычно это время ты проводишь в патруле или просто бездельничаешь. Но вчера между Тори и ее братом вырос непреодолимый барьер.

– Я знал его сестру, – признаюсь я. – Тори пыталась покинуть город вместе с нами.

– Пыталась, – повторяет Амар. – Ах. Значит…

Мы оба молчим. Джордж никогда больше не увидит свою сестру, а она умерла в полной уверенности, что его убила Джанин. Что еще сказать?

Теперь, когда мои глаза привыкли к свету, я замечаю, что растения в атриуме посажены не для пользы, а для красоты. Какие-то крупные цветы, плющ, фиолетовые или красные листья. За всю свою жизнь я видел немного цветов, и они были полевыми. И еще цветущие яблони в садах Товарищества. Здесь же растения – гораздо более пышные и богатые, что ли. Они состоят из множества прихотливо сложенных лепестков. В нашем городе такого непрагматичного места нет.

– Та самая женщина, которая якобы нашла твое тело, – выдавливаю я. – Она лгала?

– Никто никогда не смог бы последовательно врать так долго, – кривится он. – Хм… Никогда не думал, что способен произнести такую многозначительную фразу. Ее память была изменена, и ей мерещилось, что она сначала видела меня, прыгающего с небоскреба, а потом мой труп. На самом деле тело было не моим. Но поскольку оно расшиблось в лепешку, проблем не имелось.

– Ее память стерли с помощью сыворотки альтруистов?

– Мы называем это сывороткой памяти.

Прежде я злился на него. Возможно, я испытывал ярость ко всему миру, оказавшемуся жутко сложным. А может, я сердился и на самого себя за то, что горевал о тех, кто в действительности жив. Так я долгие годы жалел о своей матери, думая, что она мертва. Обманом заставлять кого-то плакать о себе – одна из самых жестоких игр человечества. Но теперь, когда я смотрю на Амара, мой гнев отступает, словно вода, уходящая в песок. И он, мой инструктор по инициации и друг, улыбается мне.

– Значит, ты – цел и невредим.

– Ага. И ты больше не расстраиваешься по этому поводу.

Он трясет мне руку, обнимает, хлопает меня по спине ладонью. Я стараюсь соответствовать, но все равно чувствую себя скованно. Поэтому, когда мы, наконец, размыкаем объятия, я ощущаю, что покраснел. Судя по тому, как хохочет, глядя на меня, Амар, морда у меня красная, как свекла.