– А что будет с Нитой? – задаю я вопрос.
Анджела поджимает губы.
– После того, как она оправится от ранений, ее переведут в тюрьму. Вероятно, там она проведет остаток жизни.
– То есть ее не казнят?
– Нет, мы не применяем смертную казнь к «ГП», – бросает Анджела и направляется к двери. – С «ГП» всегда куча проблем.
С грустной улыбкой она выходит из комнаты. Я сижу, совершенно ошеломленный. Я ведь хотел доказать, что они ошибаются во мне, что моя личность не определяется моими генами. Но теперь ситуация изменилась. Юрайя лежит в больнице, погибли люди, а Трис не хочет смотреть мне в глаза. И все – из-за меня.
Я стискиваю зубы. Меня захлестывает волна отчаяния. Когда я встаю, мои манжеты мокры от слез. А моя скула, кстати, до сих пор саднит.
– Ты его навещала?
Кара стоит рядом со мной, сжав кулаки. Вчера Юрайю перевели из реанимации в палату со смотровым окном из коридора. Я подозреваю, врачи сделали это для того, чтобы избавиться от нас с Кристиной. Теперь Кристина сидит у постели больного, держа его за вялую руку.
Я боялась, что он будет похож на порванную тряпичную куклу, но он не особенно отличается от прежнего Юрайи, исключая разве что царапины и бинты. Мне кажется, что сейчас он очнется, заулыбается и спросит, чего мы на него пялимся.
– Я была у него вечером, – отвечаю я. – По-моему, ему одиноко.
– Существуют данные, что, в зависимости от степени повреждения головного мозга, люди в коме могут слышать и чувствовать, – произносит Кара. – Но прогноз не слишком оптимистичный.
Иногда мне хочется стукнуть ее. Разве есть необходимость напоминать, что Юрайя вряд ли очнется?
– Знаю.
Вчера, покинув его палату, я бесцельно бродила по зданию Резиденции. Вместо того чтобы думать о своем друге, балансирующем между жизнью и смертью, я размышляла над нашим разговором с Тобиасом. И о том, как я себя чувствовала, когда смотрела на него: будто лопнула невидимая нить. Неужели наступил конец наших отношений? Я могла ему это сказать, но слова застряли у меня в горле. А сейчас мне приходится изо всех сил сдерживаться, чтобы не разреветься.
– Ты спасла Бюро, – заявляет Кара. – Как ты умудряешься принять участие во всех возможных заварушках? Полагаю, мы должны быть благодарны тебе: ты же предотвратила кризис.
– Ладно тебе. При чем здесь Бюро? Нет у меня интереса в его сохранении, – возражаю я. – Просто выбила оружие из опасных рук, вот и все. А чего ты нахваливаешь меня?
– Я способна распознавать сильные стороны другого человека, – улыбается Кара. – Кроме того, я подумала, что отныне наши с тобой проблемы, как логические, так и эмоциональные, разрешены.
Она откашливается, и мне становится даже любопытно. Похоже, признание того, что у нее есть эмоции, заставляет Кару чувствовать себя неловко.
– Ты, наверное, разузнала о Бюро что-то такое, что разозлило тебя, – замечает Кара.
Я наблюдаю, как Кристина кладет голову на край койки Юрайи, и с запинкой отвечаю:
– Ну, да… Но я вообще-то удивлена.
Кара молчит. Между ее бровей пролегает морщинка, делая ее настолько похожей на Уилла, что мне хочется отвернуться.
– Ты в курсе, что формула симуляционной сыворотки в действительности была разработана не Джанин? – добавляю я и вздыхаю. – Пойдем. Я кое-что покажу тебе.
Мне было бы проще выложить ей все прямо здесь. Но я хочу занять себя чем угодно, лишь бы не думать о Юрайе и Тобиасе.
– Похоже, мы никогда не найдем концов в этом клубке лжи, – говорит Кара, когда мы направляемся к хранилищу. – Фракции, видео с Эдит Прайор… сплошное вранье.
– Вот как ты относишься к фракциям? – перебиваю ее я. – А мне казалось, что тебе нравится быть эрудитом.
– Верно, – она чешет себе шею, и на ее коже остаются маленькие красные полоски от ногтей. – Но из-за Бюро я почувствовала себя идиоткой – а ведь я стремилась поддерживать их, как того хотели верные. Ну и дура же я была!
– А ты считаешь, что в идеях верных не было ничего стоящего? – не унимаюсь я.
– А ты разве со мной не согласна?
– Они помогли нам сбежать из города, и мы узнали истину, – парирую я. – В итоге, это гораздо лучше, чем если бы мы остались в бесфракционной коммуне, идея которой засела в голове Эвелин. Там бы вообще никто из нас не имел права решать, что делать.
– Понимаю тебя, – кивает она. – Но я привыкла гордиться тем, что умею видеть все насквозь.
– Ты знаешь, что альтруисты говорили о гордости?
– Какие-то гадости, вероятно.
– Естественно, – смеюсь я. – Гордость ослепляет нас и не дает нам понять правду о самих себе.
Подходим к лаборатории, и я стучу несколько раз. Пока мы ждем, чтобы Мэтью впустил нас, Кара пристально на меня смотрит.
– А в старых текстах эрудитов написано то же самое, – подытоживает она.
Вот уж никогда бы не подумала, что эрудиты рассуждали о гордости и о морали вообще. Хочется расспросить ее поподробнее, но дверь открывается, и на пороге появляется Мэтью. Он жует яблоко.
– Ты не можешь проводить нас в хранилище? – прошу я.
– Конечно, – кивает Мэтью и сует в рот остаток яблока.
Морщусь, представляя горький вкус яблочной сердцевины, и мы следуем за ним.
Не могу вернуться в нашу комнату. Не хочу ловить на себе их косые взгляды и молчаливые вопросы. И хотя мне не стоит возвращаться на место моего преступления, я чувствую, что мне необходимо узнать, что творится в городе. Я хочу прикоснуться к миру, в котором вырос.
Тащусь в диспетчерскую и занимаю свободное кресло. Каждый монитор показывает одну из частей города: Супермаркет Безжалостности, фойе штаб-квартиры эрудитов, парк Миллениум, вход в Хэнкок-билдинг.
В течение долгого времени я наблюдаю за людьми, слоняющимися по штаб-квартире. Они вооружены, на их предплечьях – повязки с эмблемами бесфракционников. Они болтают или обмениваются банками консервов, выданных на ужин, – старая привычка бесфракционников. Вдруг я слышу, как женский голос в диспетчерской произносит:
– Вот он.
Пробегаю глазами по мониторам. И вижу Маркуса, застывшего перед Хэнкок-билдинг: он топчется перед входом, нервно посматривая на часы.
Встаю и дотрагиваюсь до экрана указательным пальцем, чтобы включить звук. Сперва через динамики доносится только шум ветра, потом раздаются звуки шагов. К моему отцу приближается Джоанна Рейес. Маркус протягивает ей руку, но она игнорирует этот жест. Ладонь Маркуса повисает в воздухе. Она похожа на приманку, которую не проглотила рыба.
– Значит, ты в городе, – констатирует она. – А они тебя всюду ищут.